И тут мне вдруг себя жалко стало. Вот, думаю, жизнь какая гадость. И деньги есть, а в кафе не посидеть, мальчики веселые, а не поговорить, страх замучит, что работу потеряю. Да и что это за работа-то, господи. Я ведь учиться хотела, Павел обещал мне пропуск бесплатный на подготовительные курсы в институт как матери-одиночке сделать. Где-то мой бедный Павел Иванович? Не хочется думать про него плохого, но лучше б он меня бросил. Но мне кажется, он меня не бросил, а что-то с ним случилось. Танюша, я очень жду твоего письма. После выходных злодей обещал паспорт отдать, и я сбегаю „до востребования“, а на выходные — ура! — отпустил к Марусе».
Авилов переговорил по телефону с теткой. Тетя Нюра, все еще обиженная, ворчливо отрапортовала: «Снова звонила твоя. Страдает насчет встретиться. Ничего я ей не сказала».
— Ну и умница. Полпенсии назад отработала.
Он переоделся в светлые брюки и отправился в «Старый рояль», автоматически отмечая автомобили на дороге. Город-то в общем — двадцать минут в любой конец, компактный. Понты одни, эти иномарки и их скорости. Расстояний нет, чтобы разогнаться. У издательского дома «Панорама» стоял двухместный золотистый «мерс». Он остановился от неожиданности. Машина была пустой, а люк на крыше открыт. Высвистывая «Джонни, оу-е», он подошел поближе: «Надо избавлять город от лохов», — и огляделся. Казалось бы, центр, полно народу, но чем больше народу, тем меньше внимания отдельной персоне… Вот, подумалось ему, так и делают преступников из нормальных людей. Еще бы ключ на капот выложил. Он с сожалением двинулся дальше.
Брат-один уже ждал его за столиком под пальмой. Абрамович-старший, Левша, всегда садился от него справа, младший — Хрипун — слева.
— Что за печаль в глазах, Яша?
— Печаль еврейского народа по оставшимся у русских деньгам, — твердо произнес Левша. — Ах, Пушкин, Пушкин, как же я тебе сейчас попорчу настроение. — Он разлил водку из графина по рюмкам и поднял свою. — Помянем Митяйку. Отмучился мальчик. У шоссе нашли. Мент знакомый поблизости оказался, позвонил, услужливый.
Авилов чем больше злился, тем короче говорил.
— За что?
— Никто не отвечает за территорию. У Босика в наглую средь бела дня магнитофон из «мерса» сняли. Он забрал Митяйку из казино и разговаривать не стал. Поломали, выкинули в кусты у шоссе. Вообще-то беспредел. Но это не все новости. Сегодня пропал Гонец.
— Кто поведет фуру с джипом в Казахстан?
— Это уже второй вопрос. А первый вопрос такой, что они нас прекратят. Надо стрелку забивать, Сергеич.
— Договаривайся.
— Платить придется?
— Там увидим. Кто магнитофон снял? Митяйка не стал бы. Выясни у ребяток.
— И все? Ты не того? Не слишком добрый? Они поймут по-своему. Что так любой может за мелочевку всех подставить. Лучше стукачку поручить.
— Поручи. Главное, побыстрей. Говорят, у Босика проблемы?
— Типа того. Подробностей не знаю, но, ходят слухи, его Гриша-банкомат раздел. Гришу я себе неотчетливо представляю. Тишайший с виду человек, а рискует сильно. Может потерять долю в городе. Взбесится Босик — полетят головы, как кочаны.
Брат-один вздохнул и разлил остатки графина по рюмкам.
— Что-то не пьешь, Сергеич. Грустно тебе?
— А когда я пил? Никогда я не пил.
— Ах, Пушкин, Пушкин, — укоризненно покачал головой Левша. — Как же ты расслабляешься?
— А я не напрягаюсь. Вон у Кати-официантки такая работа. А у меня такая работа. Она же не пьет. — Он улыбнулся девушке. — Катюш, ты бухаешь в свободное время?
Катя улыбнулась в ответ:
— Я в свободное время пою.
— Так… — удивился Левша.
— С этого места поподробнее, если можно, — попросил Авилов.
— В ансамбле старинной музыки «Хорал». На мертвом латинском языке.
— Спой что-нибудь!
— Щас, — засмеялась Катя. — Заберусь на стол и спою. Александр Сергеич, — она наклонилась к его уху, а он приобнял Катю за талию, — с вас тут глаз не сводят. Левый столик от двери. — Он улыбнулся Кате и погладил по спине. Хорошая девочка.
— Умница ты, голубушка. Все видишь, все говоришь правильно. На мертвом языке поешь. Быть тебе за полковником.
Он исподтишка рассматривал женщину за левым столиком от двери. Волосы завязаны в хвост, и темные очки. Лева ее в тот раз показал — «штучка с иголочки». Авилов усмехнулся: забракованный Левой пиджак с ремками остался дома.
— Я прощаюсь. — Абрамович привстал.
— Погоди. У кого в городе двухместный «мерс»?
— Ни у кого.
— Я сегодня видел на углу Мичурина. Номера наши.
— Узнаю.
Авилов остался сидеть, разглядывая женщину за левым от двери столиком. Она потянулась за сумкой, и он сразу вспомнил. Он узнал ее по жесту. Да неужели? Встреча с прошлым, он посчитал — да, шестнадцатилетней давности. Как это приятно. И как странно именно ее так долго не узнавать. Или делать вид? Он улыбнулся, откинулся на стуле и закурил.
— Катя, — он позвал официантку. — Будь другом…
— Сама не могу, Сережа сходит.
— Чтоб только ничего не перепутал.
Катя ушла, а «штучка с иголочки» подняла наконец очки, и они молча смотрели друг другу в глаза, не делая ни одного движения.
— Ты состарилась, — произнес он одними губами.
— А ты нет, — ответила она.
— Но все равно красотка.
— А ты нет. — Она сделала паузу. — Не красавец.
— Это ты звонила?
— Я.
— Может, пересядешь ко мне? — Он показал глазами на место слева от себя.
Она в ответ показала место справа от себя. Он не двинулся, она тоже. Появился Сергей и поставил на ее стол букет синих цветов.
— Спасибо, — сказала она опять беззвучно, одними губами.
— Пойдем ко мне? — предложил он. — В ответ она кивнула, они одновременно встали и вышли из «Старого рояля». За всю дорогу, занявшую пятнадцать минут, он сказал только:
— Я живу не один.
— У меня к тебе дело, — ответила она.
Он открыл дверь. Было двадцать три часа тридцать две минуты. Дальняя дверь в коридоре открылась, и оттуда показалась взлохмаченная голова.
— Спать! — рявкнул он, и дверь моментально захлопнулась.
— Ну что? Школьная любовь не ржавеет? — Они прошли на кухню, он указал ей на диван.
— Твоя?
— Да я и думать о тебе забыл. — Он протер коньячные рюмки, нарезал лимон и принялся сооружать салат. — А вот увидел и приятно. Как будто маму встретил.
— А я папу.
— Про папу лучше не будем, капитанская дочка.
— Он уже полковник.
— Бог с ним. Я его прощаю. Он был при исполнении… Что-то у меня настроение лирическое. Сидел в ресторане, смотрел на тебя и думал — что ты меня в школе терзала красным карандашом? Что это значило?
— Красным карандашом?
— Ну да. Что ты с меня красный карандаш вечно вытрясала на уроках?
— Не помню.
— Я думал, купить что ли, красный карандаш, чтоб не крутила бюстом перед носом? Нет, думаю, куплю, она перестанет, а зачем тогда в школу ходить? И опять же куплю карандаш, а может, она совсем другое имеет в виду? Можно лохануться. Но, когда из школы поперли, терять было нечего, я их купил. Пусть, думаю, последний школьный год Ира Миронова меня вспоминает.
— Да. Это помню. — Она улыбнулась. — Думала, что эти сто красных карандашей означают?
— Почему ты ко мне не подошла? Ты же давно за мной следишь.
— Хотела, чтобы ты меня узнал… И еще потому что…
— Почему?
— Надо было привыкнуть к тому, что ты такой…
— Какой?
— Уставший, злой, шнурок на ботинке развязан, и…
— И?
— И опасный… — Она сказала это, и напряжение сразу спало, он довольно улыбнулся.
Зазвонил телефон, и Авилов нехотя, с трудом оторвав взгляд от гостьи, взял трубку.
— Пушкин, я сегодня успею тебя еще раз огорчить. «Мерс», которым ты интересовался, принадлежит жене вице-губернатора, три дня как куплен. Из него сегодня вынули коробку. Дамочка зашла на две минуты в турбюро и лишилась чего-то там такого, из-за чего язык у нее вовсе отнялся. Она только завывает, и вся ментовка ходит ходуном. Что бы это значило?