— Делал ли это же свидетель Сизов?
— Нет. После первой очной ставки он был по моей просьбе отпущен, так как я считал, что после разгрома организации мне будут нужны люди, которые смогут подтвердить, если понадобится, что я честно выполнил свой долг подпольщика.
— Что заставило вас после стольких лет существования под другой фамилией признаться в предательстве организации?
Караваев говорил, как маньяк. Во всяком случае, в его голосе я не уловил ни нотки страха или раскаяния, не заметил ни малейшего желания выгородить себя.
— Будучи уличен свидетелем Сизовым, я решил признаться следствию, что действительно предавал участников подпольной организации, то есть тех, которые были на допросах и очных ставках со мной в немецкой комендатуре и которых я уличал в конкретных фактах подрывной деятельности против немцев.
— Как и почему ваша фамилия оказалась в официальных списках расстрелянных?
— Это естественно, — сказал Караваев. — Я боялся возмездия. Наилучшим способом было скрыться под видом расстрелянного. Представится случай, всегда можно сказать, что чудом удалось избежать расстрела и выдать себя за героя. Я был уверен, что никто не избежит смерти, с кем встречался в комендатуре. Такова была договоренность с Молем.
— Что вас толкнуло на предательство?
— Я был и остаюсь человеком, не принимающим Советской власти. Отец мой был репрессирован. Наша большая семья потеряла все — и дома, и земли, и ценные бумаги, которыми располагала до революции. Я воспитывался в духе ненависти ко всему советскому.
— Вы и сейчас не изменили своего отношения к советскому строю?
— Не изменил. — Караваев сказал это твердо, будто давал внутреннюю клятву.
Сизов, очевидно, не ожидал такой твердости от Караваева, он сделал даже попытку отодвинуться, насколько позволял стул, от сидевшего напротив.
— Вы, Сизов, почему решили так поздно рассказать о предателе и что вас к этому побудило?
— Я боялся. Многие годы пытался добиться исключительно справедливого отношения к организации.
— О том, чего вы добивались, давайте сейчас говорить не будем…
— Слушаюсь, товарищ полковник. Я боялся, что следственным органам не удастся справедливо во всем разобраться, — опять сказал Суслик и осекся. Но Нагибин не сделал ему замечания.
— А теперь страх у вас прошел?
Сизов повернулся ко мне, будто отвечая не на вопрос Нагибина, а на свой внутренний вопрос и мой тоже.
— Нынче я делаю признание тоже из страха. Но другого. Этот молодой человек очень долго и тщательно распутывал дело. Как никто, с кем мне доводилось видеться. Он сразу же, не знаю почему, не принял мою версию, и я почувствовал, что рано или поздно он найдет Караваева, и тогда…
— И тогда вас обвинят как его укрывателя и сообщника?
— Именно так, — Сизов несколько раз поспешно кивнул головой.
Я смотрел на Караваева. Тот сидел спокойно, словно присутствовал лишь в качестве резонера на неинтересном, давно надоевшем спектакле.
— И последнее к вам, Караваев. Вы подтверждаете, что во время оккупации Старого Гужа, примерно с ноября месяца по март, там действовала подпольная молодежная организация, которую возглавлял бывший центр нападения команды «Локомотив» Юрий Токин?
— Подтверждаю. И сроки подтверждаю.
— Учтите, Караваев, этим вы признаете себя изменником Родины, виновником гибели Старогужского молодежного подполья.
— Учитываю и тем не менее подтверждаю. Как бы меня ни наказали, я сделал то, что сделал.
«Итак, — думал я, когда закончилась очная ставка, — я добился своего. Дождался, когда могу сказать, что организация была, сказать всем, кто долгие годы не верил или не хотел верить. Пусть сделано мной далеко не основное, но я внес свою посильную лепту. А что двигало мной, что заставляло искать? Неужели только желание утвердить собственное «я»? Или меня вело стремление написать ту, единственную книгу, которая бы заставила поверить в свое призвание?»
Голос Нагибина вывел меня из задумчивости:
— Ну, Андрей, довольны?
Я пожал плечами.
— Для меня, журналиста, это лишь начало. Судьба Караваева как таковая малоинтересна. Выродок.
— Согласен, — Нагибин встал и прошелся по кабинету. — Главное сейчас — отдать должное людям, погибшим геройски. Правду о событиях той ночи не знает никто… — неуверенно подытожил Нагибин. — А жаль! Там, наверно, было немало прекрасных и трагических минут мужества.
Дмитрий Алексеевич закурил.
— Думаю, что теперь вы напишете о ребятах.
— Бесспорно.