***
Как они уехали на работу, не слышал. Проснулся один в доме, встал, скрипя всеми суставами и осторожно разминая скрученные мышцы. Сначала прислушивался около двери, а когда удостоверился, что никого нет, прошаркал на кухню. Там для меня холодная каша и записка: «В двенадцать приедет Иван, увезёт на процедуры». Надо же! Сам написал.
Иван приехал даже раньше. О чём с ним разговаривать, я не знал. Вот и не разговаривали. В «Парацельсе» меня облучали какими-то лучами, примерно час я лежал под капельницей, и ещё какой-то штукой мне лечили мой член. Алексей Фёдорович сказал, что есть опасность развития стрикатуры уретры, раз мне болезненно ходить в туалет. Вот и лечат. Бо-о-о-ольно! Причём лечит симпатичная женщина. Сты-ы-ы-ыдно! Засовывает тонкую спицу внутрь, йоу-у-у… И водит хитрой «слушалкой» по мышце. Мне сказали, что это ультразвук. Еле вышел из «Парацельса». Залечили в хлам.
Иван меня тут же помчал «домой». А потом сразу за Мазуровым укатил. Весь вечер я просидел в комнате, смотрел телевизор. Даже когда приехали хозяева, не выходил. Ужин мне принёс Иван. Я погадал по афоризмам: «Сопротивляться любви — значит снабжать её новым оружием. Жорж Санд». Какая любовь? Лучше бы французская писательница что-нибудь о проблемах мочеиспускания сказала мудрое, ибо ходить в туалет всё равно больно. За дверью в основной части дома тихо. Мазуров телевизор не смотрит, музыку не слушает, ходит на цыпочках. В моей комнате он не появлялся, а я и не нарывался. День прошёл, а я его и не видел. Уф-ф-ф…
Так потекли дни. Каша — утомительный переезд по пробкам — процедуры в «Парацельсе» — вдвойне утомительный переезд по пробкам назад — телевизор и афоризмы — ужин от Ивана — душ, сон. Разнообразие явилось в лице Ани. Она пришла раньше, чем меня увезли. Мы с ней мило поболтали, она ни о чём таком не спрашивала, видимо, предупреждена. В больнице разнообразие предстало в виде посещения стоматолога на пятый день лечения, мне сняли проволочный мост. Прихожу в норму.
В воскресенье я в «Парацельс» не ездил. Но Мазурова и Ивана дома всё равно не было. Работали или пили? Вечер показал, что работали — никаких пьяных демонстраций по коридору не было. Мне пришло в голову, что Мазуров меня избегает. Он укрывается на работе.
В воскресение позвонил в салон Гале. Та начала исступлённо в трубку орать:
— Жи-и-и-ив? Ах ты, паскудник, едрит твою налево! Ах ты, сволочуга! Что же ты такое творишь? Почему не объявился у меня, когда сбёг?
— Гала, а что ты знаешь?
— Так твой этот, который с хуем, и его верный татарин окопались у нас. Рыскали, нюхали, ко мне домой нагрянули! Прикинь, а у меня та-а-акой срач! Задолбали расспросами: где ты можешь быть? Кто у тебя в друзьях? Ты сейчас-то из подполья звонишь?
— Не, нашли меня…
— Нашли-то они?
— Они. Кто ж ещё?
— Хто-хто? Мурад в пальто! Он вслед за ними прискакал, винища нам приволок, разговоры разговаривает, тихой сапой всё выспрашивает! Мы под эту дудочку с этим хрычом выпили, он подрасклеился малость. Сказал, что ищет тебя. Его, едрён-батон, какой-то хлыщ осаждает, требует тебя подать. А тут щастье! Паскудник от папашки сбежал, вот у Мурадика шанс и зачесался! Караулит он тебя, Стасичка!
— Да это не он… Заказчик… У вас как дела?
— Эфиоптвоюмать! Как у нас могут быть дела? Стригём да бреем, жрём да серем! Ты своему-то про Мурадика скажи, пусть охраняет тебя, а то уволокут в свои джигитские арабические страны ягнёночка!
— Скажу.
— А ты что от него сбегал-то? Он серый-серый припёрся. Он что, бил тебя? Или он торопыга двухсекундный?
— Да… торопыга. Мы поссорились.
— Правильно! Урок ему: поймал мыша — еби не спеша! Стасичка, а ты мне правду говоришь?.. Ты цел вообще?
— Цел, цел! Гала целую тебя, привет всем.
— Целует он! Без справки твои поцелуи мне не нать! Стася, не пропадай. Жду тебя.
Умеет Гала ласковое слово сказать! Мурад, значит, активизировался, как узнал о моём исчезновении. Блин. Если бежать, то «во глубину сибирских руд», не иначе! Пока я в мазуровском доме, у него руки коротки, понятия очерёдности соблюдает. Стоит мне на свободе оказаться, то меня очередной спектакль ожидает! Если бы я ему нужен был в гарем в «арабические» страны, то меня уже давно бы тупо сцапали на улице и угнали с первым караваном. Нет, он заказ выполняет, ему нужно, чтобы я сознательно, сам пришёл. Как в последний раз, ведь факт — квартиру съёмную его люди подожгли. А потом с ножом к горлу: долг верни. Нет денюжек? Так ждём тебя, дружочек, покупатели копытом бьют, так должок и вернёшь… Покупатели. Один всего, ублюдок. Не успокоился, значит, господин Стоцкий. Ненавижу.
***
В понедельник мой больничный режим продолжился. Опять каша, опять Иван в двенадцать, опять пробка, опять стоматологическое кресло, опять симпатичный уролог. Сегодня, правда, она сказала, что «мы справились». Необычное началось после «Парацельса».
Когда я вышел, по обыкновению ожидая Ивана, смотрящего в машине кинушку, «мерса» не было. Но на маленькой чугунной решёточке сидел, как на насесте, Мазуров. Увидев меня, он медленно встал, собрался что-то сказать, но со второго этажа послышался звук открывающегося окна и голос:
— Андрей! Что же ты не зайдёшь к старику?
Мы задираем головы. Мазуров отвечает:
— Здравствуйте, дядь Лёша! Как ваш пациент?
— С пациентом-то всё нормально! А вот некоторым племянникам я бы руки поотрывал! Сам-то как? Всё прошло?
— Нормально, дядь Лёш! – Мазуров покосился на меня. — Лечение-то долго ещё будет? Может, что-то особенное надо Стасю достать?
— Стасю надо подальше от тебя быть… А ты матери почему не звонишь?
— Позвоню, обещаю… Ну, мы пошли…
— Паразит…
Мазуров поспешно повернул меня за плечо и подтолкнул вперёд, заставляя идти побыстрее.
— Там на въезде во двор всё перерыли, — объясняет свой приход Мазуров, — Иван не может заехать, вот я за тобой пришёл. Мы сейчас поесть заедем. Ты ведь не обедал? Не против?
Я останавливаюсь, киваю, но он тащит меня под руку дальше. В машине звонит в итальянский ресторан «Феллини» и делает заказ, требует отдельный кабинет.
Ресторан приличный, внутри всё бело-бежевое, на стенах виды Рима, персонал вышколен: левая ручка на пояснице, в глазах ноль любопытства, длинный коричневый фартук без единого пятнышка. Нас проводят в отдельный кабинет, мы садимся напротив друг друга на небольшие диванчики, почти сразу приносят еду. Конечно, паста. У меня с морепродуктами, у него болоньезе. Не спрашивая меня, Мазуров налил в бокалы-тюльпаны белое вино, пододвинул ко мне ближе тарелку сыра и оливок. Начал есть. И я. Порции огромные, и мы под соусные всхлипы методично поглощаем вкуснейшие макарошки — аперитив беседы. Я жду основного блюда: что он мне скажет. Я вижу, что он тянет, ему трудно начать. Он начал неожиданно:
— Я тебе обещаю, бить тебя не буду. Обещаю, веришь?
Я киваю.
— Ты тоже обещай: чтобы ни случилось, не стреляй в себя. Живи.
Я киваю.
— Скажи мне, ты голубой?
Я пожимаю плечами.
— Ну… ты же спал с мужиками. Только за деньги?
Мотаю головой. Нет.
— Значит, голубой… Я понимаю… Что ты не можешь… Поэтому я буду платить. Сколько это стоит?
И тут мне пришлось заговорить:
— Стоит что?
Он покраснел и прохрипел:
— Секс с тобой. Я буду платить.
— Нет. Вы заплатили уже Мураду. Я смогу и так. Я же… шлю…
— Нет! – прерывает он меня. – Ты куришь?
— Иногда.
Он достаёт незнакомую мне марку сигарет, прикуривает от золотистой зажигалки. Передаёт мне! Достаёт другую, прикуривает для себя. Выпивает вино, чокаясь с моим бокалом. Отваливается на спинку дивана, прикрывает глаза:
— Ты когда-нибудь любил? Ну… по-настоящему.
— Нет. Только ненавидел.
— Ммм… это близко. Я тоже ненавидел… тебя. Наверное, за Филина. Сначала это было из-за Филина. Да! — Мазур как бы убеждает себя. — А потом забыл про другана. Ненавидел, так как ты такой… такой… Когда я проснулся тогда, я боялся зайти в кабинет. Я был уверен, что убил тебя. Но потом обнаружил, что тебя нет. Иван сказал, что ты ушёл, взяв сумку. Я даже обрадовался сначала: тебя не будет рядом, я выздоровею, буду нормальным человеком, да и ты ушёл, значит, я не убийца… Весело пошёл блевать вчерашнее пойло и очищать место для завтрака. А на завтраке Иван мне сказал, что просмотрел записи видеонаблюдения, он удивился, что запись вообще была. Иван был белый, паниковал. Я пошёл в мониторную. И… Прости, — Мазуров поменял позу, опёрся локтями на колени, налил ещё вина, выпил. — Иван пробежался по округе, тебя не нашёл. Но я всё равно поехал на работу. На работе стало плохо во время обеда. Стало рвать. Я решил, что отравился. Мой партнёр, Кротов, отправил меня домой, лечиться. Дома стало хуже, меня крутило и выворачивало. Лило из всех дыр. Когда пил активированный уголь, я тут же изрыгал его назад. Потерял сознание в коридоре, Иван напугался, вызвал Алексея Фёдоровича, он мой дядя. Меня увезли к ним. Взяли все анализы, что только бывают. Но диагноз не поставили. Меня полоскало сутки, исходили уже желчь и кислота. Потом дядя Лёша поставил мне укол в вену – успокаивающее. И меня вырубило. Я три дня жил за счёт этих инъекций. Но уже в этих мутных снах-неснах я понимал, что вся эта хрень из-за тебя. Потому что меня рвало, а я представлял твои глаза. Мне снилось, что ты мёртвый лежишь где-то под забором, в лесу, на свалке. Глаза у тебя открыты, а вокруг них зелёные мухи. Это снилось каждый раз! А когда просыпался, ты был здесь, — он стучит по груди. — Приехал Дамир, он не только за безопасность отвечает, но и мой друг. Выслушал, вытер мне сопли и слёзы и пообещал тебя найти. И ни хрена не получалось! Где мы только не были! Я же не мог ни есть, ни пить, ни спать. Как будто инфекция какая… На этом фоне глюки начались. Однажды вижу тебя, знаю, что ты мёртвый. Ты говоришь мне: «Попроси за меня у Бога…» — и пальцем мне грозишь. Я почесал в церковь, заказываю службу, а меня спрашивают за здравие молебен или за упокой? Я за здравие заказал. Плохо стало в церкви, упал. Опять меня к дяде Лёше привезли. После семи дней такой пытки Дамир мне посоветовал выбить клин клином, переспать с каким-нибудь парнем. Он мне его и нашёл. Ничего так парень, симпатичный. Вертелся, крутился, томно пил лимончеллу. Но… у меня не встало даже, когда он в рот взял. Никак. Никак! Я заплатил и выгнал его. А сам пошёл опять блевать. Как я желудок с пищеводом не выплюнул? В общем, работы уже нет никакой, я просто издыхал, лежал как бревно. И ещё смотрел твои фотографии. Они же были — в фотоаппарате. Дамир же действовал. И вот он мне позвонил и сказал, что ты купил билет на Смоленск, предъявил паспорт. Ты жив! Я сразу встал! Я хотел ехать за тобой и чувствовал в себе на это силы. Это были одиннадцать дней ада. А сейчас никаких симптомов. Это потому, что ты рядом и ты живой.