Я плотно набил желудок, спел несколько арий в душе, на распухшее от воды тело померил вещички, что купили сегодня. Погадал на афоризмах. Выпало короткое: «У победителей раны не болят. Публий Сир». У меня болит спина, живот, руки, пальцы — кто кого победил: я беседку или беседка меня? Или этот Сир про другое говорил?
Короче, долбаные строители домой не торопятся. А я что? Буду их ждать у окошка, каждые полчаса супчик разогревать? Лёг спать! И сладкая мечта разлилась по трудяге-организму: вот бы они вообще не приехали! Я бы зажи-и-и-ил! У-а-а-а-о! (зеваю) Ага, пока бы Мурад на меня не вышел.
Поспать мне не дали. Бамс! Свет зажёгся, и пьяный Мазур, опасно накренившись надо мной, недовольно завопил в ухо:
— Я тебе чего сказал вчера? Чего сказал? Скажи! Ты меня совсем не отражаешь? Какой бы я н-н-не был этот… пидор, я х-х-хозяин! Быстро на место!
— На какое место? Ты где-то конуру мне построил? — заскулил я сонно-жалобно. — Я сплю уже вовсю!
— Я-а-а сказал! Живо!
— Отстань, пьяньчуга!
— С-с-слепой паразит! Ну-ка, иди ко мне! — и лапами меня сгребает вместе с одеялом, поднимает, блядь, пьяный грузчик.
— Андрей! Я сам! Ты уронишь… ёб! — бесполезно вообще орать, а лягаться опасно. Он и так еле стоит, а если груз ещё и трепыхаться начнёт, то падение с тяжкими последствиями неминуемо. Мазуров тащит меня в спальню, стукает башкой о косяк, идиот! Повторяет упрямо:
— Я сказал! Я сказал! Будешь тут! Я сказал!
Ну до кровати он, конечно, не дошёл. Запнулся на ровном месте, и мы грохаемся, сотрясая дом девятибалльным телотрясением. Блядь! Бедная моя голова! Несчастный мой локоть! А копчик? Сколько можно на него падать! Да ещё и Мазур лбом вмял живот: весь ужин отбил! На грохот прискакал Иван, тоже пьяный! Они на чём домой-то приехали? Водила матерится, разлепляет металлолом наших тел, читает какие-то нотации своему более молодому шефу. А Мазуров как заведённый:
— Я сказал, а он не слушает! И кто он после этого? Су-чо-нок! Ва-а-ань, ты тоже меня не уважаешь?
— Мазур! Я, бляха-муха, так уважаю, так уважаю, что звездец, как уважаю…
Я понял, что вмешиваться в этот содержательный разговор двух уважаемых людей бессмысленно. Лёг в кровать Мазура, зарыл голову в подушку и попытался вернуть себе сон. Два пьяных друга ещё пофилософствовали, тыкая друг другу в грудь, и раз тридцать сказали «всё, спать». Мазур даже нашёл в себе некие волевые ресурсы и пыхтел в душе. Вновь вывел меня из состояния сна, прижав моё тельце к спинке угловой кровати, пророс через меня руками, душно обвил этими лианами, а в довершение картины ногу сложил и смешно-страстно зашептал в ухо:
— Я такой бритый! Все охуевали весь день… ага… и я… туда же. И я буду ре-е-едко… Я буду бороться, поборюсь, поборюсь и побежду, победю, победню, ёб… всё против меня… Мой слепыш-ш-ш…
И я понимаю, что это финальная увертюра. А руки, ногу и алкогольный дух придётся терпеть всю ночь.
***
Нудно, настойчиво гудит телефон. Пихаю Мазура локтем, тот мычит и отыскивает этот настырный гаджет. Но разговаривать, видимо, удобнее на мне. Придурок, опять сложил на меня часть себя и отвечает не только в приёмник телефона, но и в моё ухо, поэтому слышу весь разговор:
— Это я…
— А это я! Вы опять где? Когда вы вчера уехали из ресторана?
— Так сразу за тобой! Мы уже едем на работу…
— Мазур! Ты должен уже тут быть! Всё стоит без тебя!
— Дамир, щас буду…
— Уже пора в норму-то приходить! Всё же нормально — Новак у тебя! Факт, под боком лежит! Любовь людей окрыляет, а тебя наоборот…
— Так! — Мазуров дёрнулся и отлепился от меня. — Я сказал, что едем! Скоро будем!
Андрей бросил телефон на тумбочку. Пауза. Его рука проводит по моей голове, по плечу.
— Я не обидел тебя вчера?
— Шибанул башкой об пол!
— Прости, — он разворачивает меня на спину, наваливается сверху и присасывается к губам, вернее, опять их жуёт. Я отталкиваю, он недовольно и зло смотрит на меня.
— Ты целоваться, что ли, не умеешь? — так же недовольно спрашиваю я.
— Умею…
— Извини, но это не поцелуй, а укус.
— А так?
И он целует заново. Ух ты, как умеет! Без клыков и без выедания мозга! Нежен. Мягок. Чуток. Ловок. Неутомим. Заставил меня отвечать, выпросил таки мой язык, я даже глаза закрыл, чего со мной не случалось ранее. Рукой шарит по мне, гад! Лезет в пах, и там застукало и заколебалось нечто.
— Нет! — категорично я отталкиваю. — Не надо, я понял, ты умеешь… Тебе на работу!
Он быстро сдаётся. Скрывается в ванной комнате, предварительно проорав в коридор:
— Ива-а-ан! Подъём!
Они не позавтракали. Бегали по дому, лихорадочно одеваясь. Я стоял, завёрнутый в одеяло, на первом этаже и наблюдал за этим бешенством. Уже спине Мазура я крикнул:
— Андрей! Не пей хоть сегодня!
Он остановился, повернулся, сглотнул и ничего не сказал.
У меня же опять праздник! Один! Весь день мой: я и моя беседка! Быстро закинул в себя пару бутеров, переоделся во вчерашнее одеяние и, потирая ручки, вышел во двор. Сегодня работаю быстрее, так как строительной части практически нет. Выбираю доску пошире, размечаю и болгаркой закругляю оба края так, чтобы доска стала скобой с небольшим уклоном, подыскиваю ещё доску, совершенно прямую, режу, чтобы она была равной по длине с дугообразной. Теперь «на пленэр». Режу, вгрызаясь в дерево, пазы на двух четырёхугольных столбах входа в беседку и привинчиваю доски дрелью на большие дюбеля: одну – широкую к самой крыше, сверху — рогами вверх дугообразную, ниже — через двадцать сантиметров — ещё одну, которая уже. Поверх нижней планки прибиваю «рейки-уши» от столбов. Что получается? Тории – имитация японских синтоистских ворот, «птичий насест». Приделать доски на такой высоте было тяжко. Особенно дугообразную. Она дважды брякнулась, и я содрал кожу на ладони. Но теперь я добился того, чего хотел!
Перед покрасочными работами выкушал банку сгущёнки. Вырезал болгаркой заднюю решётчатую стенку восьмигранной беседки: теперь на входе — тории, а напротив входа — дыра, решётчатые экраны остались на трёх боковых гранях слева и справа. Начнём красить! Все балки входа с упоением мажу петушиным красным. Остальные балки и перекрытия золотисто-коричневым. Уффф! Красотень!
Напоследок – мой каприз. Из снятых верхних решётчатых панелей делаю сиденье и спинку. Вымеряю балансировку и прикрепляю канат на крепежи. Получились ка-че-ли! Пришпандорить крепёж к балке крыши оказалось тоже трудным делом, но я бог! Тра-та-та-та-та-та! Осталось только покрасить сидение. Качели будут красными! Аккуратно подметаю щёткой пол, понимаю, что надышался эмалью «по самое не хочу», до рези в глазах. Да и смеркаться начало. Для близоруких время, когда начинают гаснуть краски дня, самое неприятное. Но мне нужно закончить. Грязный, обляпанный красной и золотистой краской, в пыльной одежде, потный и растрёпанный, решаю добить натруженное тело работой камненосильщика (есть ли такая?). Но не получилось. Как только отправился за камнями к ограде, сразу заметил на лоджии Андрея. Он переодет в домашнее, курит. Облокотившись на перила, внимательно наблюдает за мной. Окна спальни как раз выходят на беседку. И долго он там стоял?
Как только я уцепился за самый большой камень, не обращая внимания на зрителя в ложе, Мазур крикнул:
— Охренел, что ли? Не смей! — и скрылся с лоджии. Охренел-не охренел, но камень поменьше взял и понёс к беседке. Навстречу из дома вырулили Мазуров и Иван. Последний катил тачку.
— Упрямый гадёныш! — возмутился Мазур. — Позвать-то не судьба? Куда ты камни хотел?
— При входе у столбов и чуть дальше по периметру, примерно на метр…
Больше я не перенёс ни одного камня. Мужики перетаскали на тачке самые крупные и сложили так, как я велел. Иван притаранил ещё две неслабых каменюки из-за ворот, с улицы. Всё!
Стоим втроём, пялимся на мой шедевр. Иван меня пихает локтем:
— Качельку-то себе сделал?
— Дам покачаться! – парирую я.
— Когда шашлыки-то разведём там?
— Как только краской перестанет вонять…
— Может, обмоем? Пару напёрстков саке? Японская же фигня получилась!