Ганс. Я? Разумеется, нет!
Водяной царь. Ваши тайны? Ах, если кто и пренебрегал человеческими тайнами, так это она. Конечно, у людей есть сокровища - золото, драгоценности, но Ундина предпочитала предметы самые низменные: табуретку, ложку... У людей есть бархат и шелк, она предпочитала бумажный плюш. Она, сестра природных стихий, низко обманывала эти стихии: она любила огонь из-за каминных решеток, воду из-за кувшинов и водостоков, воздух - из-за простынь, которые развешивают между ивами. Если тебе надо записывать, писец, пиши вот что: это самая человеческая из всех женщин именно потому, что сделалась женщиной по доброй воле;
Судья. Свидетели утверждают, что она на целые часы запиралась на замок в своей комнате...
Водяной царь. Это верно; а что делала твоя хозяйка, Грета, когда сидела вот так, взаперти?
Грета. Пирожные, господин свидетель.
Второй судья. Пирожные?
Грета. Она трудилась два месяца, пока научилась делать рубленое тесто.
Второй судья. Это одна из самых приятных человеческих тайн... Но рассказывают, что она растила животных в неогороженном дворе...
Свинопас. Да, зайцев. Я приносил клевер.
Грета. И кур. Она сама снимала у них типун с языка.
Второй судья. Ты уверена, милочка, что ее собаки не разговаривали? Или ее кошки?
Грета. Нет. А вот я с ними разговаривала. Я люблю разговаривать с собаками... Они никогда мне не отвечали.
Первый судья. Спасибо, свидетель. Мы учтем это обстоятельство, когда будем выносить судебное определение. Поистине, мы не можем вменять в вину суккубам, инкубам {20} и прочим докучным посетителям, то, что они признают превосходство удела человеческого и людской изобретательности, что они ценят наши печенья, нашу луженую посуду, наши пластыри от ран и экземы.
Второй судья. Я лично обожаю рубленое тесто. Перед тем, как ему подойти, она, должно быть, клала туда масло?
Грета. Целыми комками!
Первый судья. Тише. Вот мы наконец дошли до сути дела, Я наконец понял вас, рыцарь. Женщина, этот сеньер обвиняет тебя в том, что вместо любящей жены, на которую он мог рассчитывать я которую ты на некоторое время вытеснила, ты ввела в его дом существо, целиком поглощенное мелочными делами и презренными житейскими удовольствиями, существо эгоистичное и бесчувственное...
Ганс. Ундина меня не любила? Кто посмел это сказать?
Судья. Поистине, рыцарь, нелегко следить за вашей мыслью...
Ганс. Ундина любила меня так, как никто не любил ни одного человека...
Второй судья. Вы так в этом уверены? Взгляните на нее; послушать вас, выходит, что она дрожит от страха.
Ганс. От страха? Поди, погляди на этот страх через свою лупу, судья! Она не дрожит от страха. Она трепещет от любви!.. Да, потому что теперь мой черед обвинять, и я обвиняю. Возьми свою чернильницу, писец! Надень свой колпак, судья! Когда голова в тепле, легче судить. Я обвиняю эту женщину в том, что она трепещет от любви ко мне, что не знает ни мысли, ни пищи, ни бога, кроме меня. Я бог этой женщины, слышите?
Судья. Рыцарь...
Ганс. Вы сомневаетесь? Какая твоя единственная мысль, Ундина?
Ундина. Ты.
Ганс. Каков твой хлеб, твое вино? Когда ты возглавляла мой стол и поднимала чашу, что ты пила?
Ундина. Тебя.
Ганс. Кто твой бог?
Ундина. Ты.
Ганс. Слышите, судьи? Она доводит любовь до богохульства.
Судья. Не будем преувеличивать. Не усложняйте дело: она хочет сказать, что почитает вас.
Ганс. Ничего подобного. Я знаю, что говорю. У меня имеются доказательства. Ты преклоняла колени перед моим изображением, не правда ли, Ундина? Ты целовала мою одежду! Ты молилась во имя мое!
Ундина. Да.
Ганс. Святые - это был я. Церковные праздники - был я. Кого ты видела в Вербное воскресенье, въезжающим на осле в Иерусалим {20}, с волочащимися по земле ногами?
Ундина. Тебя.
Ганс. А чем махали над моею головой все женщины, выкрикивая мое имя? То были не пальмовые листья, что это было?
Ундина. Ты.
Судья. Но куда все это заведет нас, рыцарь? Нам надо судить русалку, а не любовь.
Ганс. Однако судебное дело именно в этом и заключается. Пусть любовь предстанет перед этим барьером, пусть предстанет Амур со своим колчаном со стрелами и разукрашенным лентами задом. Это его я обвиняю. Я обвиняю самую истинную любовь в том, что на самом деле она - самая лживая, самую неистовую любовь в том, что она самая низкая, ибо эта женщина, которая жила одной лишь любовью ко мне, изменила мне с Бертраном!
Эхо. С Бертраном!
Первый судья. Мы тонем в неясности, рыцарь! Женщина, которая любит вас до такой степени, не могла вам изменить.
Ганс. Отвечай, ты! Изменила ты мне с Бертраном?
Ундина. Да.
Ганс. Поклянись перед судьями!
Ундина. Клянусь, что я изменила тебе с Бертраном.
Судья. Значит, она вас не любит! Ее утверждения ничего не доказывают: вы поистине не оставили ей выбора в смысле ответа. Любезный коллега, вы, кому удалось уличить саму Женевьеву Брабантскую, когда она уверяла, будто предпочитает своему мужу лесную лань, ноздри своей лани щекам своего мужа, задайте этой русалке три положенных вопроса... Первый...
Второй судья (указывая на Ганса). Ундина, когда этот человек бежит, что ты делаешь?
Ундина. Я задыхаюсь.
Первый судья. Второй!..
Второй судья. Если он ушибется, прищемит палец?
Ундина. Я истекаю кровью.
Первый судья. Третий!..
Второй судья. Когда он говорит, когда храпит в постели... Извините, сеньер.
Ундина. Я слышу пение.
Второй судья. В ее словах нет ничего сомнительного. Она кажется искренной!.. И этому человеку, который для тебя - все, ты изменила?
Ундина. Да, я изменила ему с Бертраном...
Водяной царь. Не кричи так громко, я слышу...
Второй судья. Ты любишь только его. Существует только он один. И ты ему изменила?
Ундина. С Бертраном.
Ганс. Ну, вот. Теперь вы все знаете!
Второй судья. Известно ли тебе, какое наказание положено жене, нарушившей супружескую верность? Известно ли тебе, что признание не только не смягчает вину, а лишь усугубляет ее?
Ундина. Да, но я изменила ему с Бертраном.
Водяной царь. Ты обращаешься ко мне, не так ля Ундина? Ты вовлекаешь в судебный процесс меня? Как тебе угодно! Мой допрос будет короче, чем допрос твоих судей. Где Бертран, Ундина?