— Как звать?
А та в ответ:
— Ландышем зови, как учили, а остальное не важно.
А через две недели, как уехала Искра, Ливиец собрал всех в штабной палатке и сказал, что сейчас им покажут очень важную кассету с видео. Айшат уже знала, что каждую операцию невидимые дублеры снимают на видео. Для потомков и для того, чтобы готовить смену тем геройским девушкам, что идут на смерть.
Это был фильм о том, как две их девушки взорвали вокзал в крупном курортном городе русских.
Сперва камера снимала, как девушки готовят свое снаряжение… Айшат вздрогнула. Она увидала круглые плечи и нежные ключицы Тамары.
Тамара надевала пояс с зарядом.
Вот она закрепляет пояс, вот она протягивает провода через рукав платья и прячет замыкатель контактов в специальном кармашке. Вот она покрывает голову платком, вот надевает темные очки…
Девушки садятся в машину и едут по дороге. Их снимают из машины, которая идет сзади. Вот впереди милицейский пост. Их не останавливают. Проехали, слава Аллаху! Русские — дураки.
А вот и вокзал…
Ливиец останавливает кассету и дает пояснения.
Он снова рассказывает, как готовилась операция, как девушки вели себя, какие совершили ошибки, и наоборот, где они нашли правильное решение. Это очень важно, ведь теперь каждой из курсанток предстоит повторить путь, пройденный Искрой и ее боевой подругой — позывной Роза…
Ливиец снова пустил кассету.
К платформе подошла электричка. Из вагонов вывалилась большая толпа людей. Все направились к зданию вокзала. Вот люди входят в вокзал…
И вдруг камера в руках снимающего вздрогнула.
Стекла в дверях и окнах как бы брызнули наружу. Из окон сразу вырвался белый дым. Многие повалились на асфальт. Кто-то побежал. Кто-то заметался…
Снимающий принялся крупным планом показывать людей, лежащих на асфальте. Вот кровь. А вон — еще кровь. А вон еще…
Айшат подумала, что это могла быть и кровь ее Тамары. Да, это могла быть и кровь ее Тамары…
И чтобы понять, жива она сама или нет, Айшат достала из кармана перочинный нож, открыла лезвие и ткнула себя в левую руку, повыше кисти.
Кровь… Кровь шла. Значит, она еще жива. Жива для любви и для смерти.
— Жди меня, Тамара, жди меня, Искра, — твердила Айшат, — я скоро к тебе приду…
Глава 16
…В рукопашную пали и коли,
И вали, и усами шевели.
Ай, жги, жги, жги, говори,
И вали, и усами шевели…
— Ваалайкум ассалам, — ответил казак машинально.
Айшат отшатнулась и спряталась за Акимку, словно перед ней предстал ангел смерти Азраил. Фомка прочитал это движение. Неужели он опоздал всего на день? А может быть, даже на ночь?
— Что же? Ждал ты меня, друг Акимка? — спросил он, усмехаясь. — Как обещался ты мне вчерашним днем в лесу? Так ведь? Уговаривались мы, душу друг дружке открывали, и не было на свете больших друзей, чем мы с тобой. Правильно я говорю? Говорил ты мне, что сохранил для меня невесту в своем доме от злобы людской. Говорил, что ждешь меня, чтобы отдать ее. Теперь же вижу, как вы испугались, как два рябчика встрепенулись. Может, я слишком рано? Али обратное, сильно припозднился?
— Почему же, Фома? Я говорил, что рад тебя всегда видеть, и мой дом всегда открыт для тебя.
— Спасибо за добрые слова, дружище, но только не нужны мне ни радость твоя, ни приют твой. Пришел я за радостью своей. Кони ждут возле Терека. Путь у нас, Айшат, неблизкий. Вижу, с каждым моим словом вы все ближе друг к дружке льнете, будто перед вами враг ненавистный. Не слепой — вижу, что я как ворона на собачьей свадьбе.
Фомка сел на ту самую колоду, на которой Акимка делал куклу. Помолчал немного. Но как не умел Фомка долго сидеть молча или без движения, так и Хал ид не выдержал долгой паузы.
— Не узнаю я тебя, Акимка! Не тебя ли Глашка Типунова мертвяком обзывала за то, что ты от девок шарахаешься, как черт от ладана? Как же ты сумел так быстро приручить горную красавицу? Дед Епишка тебе подсказал? Али бабка Серафима на шептала? Или ты казаком стал настоящим? Замес-то Фомки Ивашкова первым казаком? Бог в помощь! Но не это меня так удивляет. Другое меня гложет. Дружбы нашей времечко лихое, слова верные ты позабыл. За черные глаза отдал казачью верность.
Подождав немного и не услышав от Акимки ответа, он продолжил:
— И тебя не узнаю, Айшат! Ты, которая в углу сидела, как кошка окотившаяся, на всех шипела, руки царапала. Теперь вот льнешь к казаку, хотя знаешь его без году неделя. Прячешься за неверного, гяура, позабыв веру свою и обычаи предков! Что сверкаешь глазищами? Понимаешь, значит! Язык русский выучила, а свой родной позабыла, молитвы священные тоже запамятовала. Что молчишь? Ла илаха илля ллаху ва Мухаммадун расулу-л-лахи. Помнишь? Тогда послушай меня. Перед тобой теперь не казак Фомка, а чеченец Халид, правоверный мусульманин, сын Таштемира и Фатимы. Ради тебя я ходил за Терек, ради тебя убил офицера этого, чтобы жениться на тебе, я стал сыном чеченки, целовал ее старую грудь, а потом принял твою веру, позволив надругаться над казачьим телом. Да я же казак, душа у меня казачья! Слышишь, Акимка, я такой же казак, как и ты! Только чтобы ты стала моей, Айшат, я ушел от своего народа, от своей земли, веры, воли… Чтобы быть с тобой!
Вдруг он рассмеялся, не боясь, что его известный на всю станицу голос признают казаки.
— Обманули тебя, казак Фомка! И тебя, Халид, рожа басурманская, тоже! Вот умора!
— Полно ржать, Фома, — прозвучал неожиданно спокойный и твердый голос Акимки. — Не обманывал я тебя, когда Айшат в дом свой отвел. Когда говорил с тобой в лесу, что для тебя ее оберегаю, тоже душой не покривил. Так мне тогда казалось. Но приехал я вчера домой, цветок вот по дороге сорвал для нее, а как увидел, то понял, что не хочу я, чтобы отрывали ее от меня, как тот цветок. Понимаешь теперь, Фомка? Люблю я ее, как никого на свете не любил! Да и не знал, что так любить можно. А только что узнал от нее, что считает она меня судьбою ей предназначенным. Многого не понял я, что она говорила. Да и понимать тут нечего. Моя Айшат! Не пойдет она с тобой, хоть ты с ней теперь веры одной, да и я ее никому не отдам. Даже тебе, друг Фомка! А уж тебе, Халид, и подавно!
— Ну вот и сказал! Вправду, правильный ты казак стал. А стало быть, говорить мы с тобой будем, как казаки разговаривать должны. Бери-ка ты шашку свою, да приходи к Сорочьей пустоши. Помнишь, где в детстве перепелов ловили. Там буду тебя ждать. А там как Бог даст.
Сказал это Фомка и, перемахнув через плетень, скрылся в темноте.
Надел Акимка чистый бешмет, черкеску, спросил у матери сала, чтобы шашку смазать. За ним же неотступно Айшат ходила, под ногами путалась.
— Уйди, Ашутка! — первый раз Акимка голос на нее поднял, но тут же смягчился: — Погоди немного. Вернусь вскоре, а там мы с тобой договорим. Ты мне все про себя расскажешь еще разок, я тебе все про себя расскажу. А насчет ангелов я тебе, Айшат, так скажу. Не видел я других ангелов, кроме тебя. Ты мне — ангел, потому все для тебя сделаю и никому в обиду не дам.
Хотел обнять девушку, но не решился. Только пальцев ее коснулся и долго помнил это прикосновение. Пока по станице шагал — помнил, на околице, поскотине, лесом шел — все помнил. А к месту условленному стал подходить, другого касания рука запросила.
Луна уже посеребрила небольшую полянку, что звалась Сорочьей пустошью. Большой ветер уже ушел в ногайские степи, а малый ветерок играл серебристыми клинками трав. Птицы ночные перекликались отрывисто. Частили только кузнечики, не вынося тишины и пауз между звуками.
Акимка вступил в лунный свет поляны, как на льдину. И сейчас же с другого ее конца показалась фигура его соперника. Положив ладонь на рукоять шашки, Акимка пошел ей навстречу. Плохие мысли лезли ему в голову, глупые. Думалось, вдруг бывший его дружок пальнет из ружья или из пистолета, как в того поручика. Чего ему теперь! Ведь не казак уже, а абрек. С абрека станется. Сам, однако, ружья не взял.