Повзрослев, он по-другому увидел почерневших от солнца и работы чужих и непонятных взрослых в грязных сапогах. Перебирал фотокарточки в заброшенных в родительском сундуке альбомах в толстых коричневых обложках с выбитой затейливой вязью. На них глядели глупо наивные лица предков и их друзей, в гимнастерках и косоворотках, и на желтых от старости оборотах читал:
"Вася, во-первых, пусть эта карточка напомнит тебе о том, что у тебя (по изголовью) есть преданный друг Коля, а во-вторых, по разоблачению похождений…Молчу, молчу. Емельянов".
"Друзьями мы родились на земле
Но жизнь сдружила нас еще сильнее.
Мы с гордостью порвем преграды на себе,
Чтоб были мы еще дружнее.
Червинский."
"Миша! Судьба нечаянно столкнула нас с тобой, но зато во время совместной службы так крепко связала нашу дружбу, что конца коей, я полагаю, не будет до дня нашей кончины жизни. Я со своей стороны тебя как одного из всех наилучших товарищей и друзей, которых имел в жизни, не забуду никогда, не забывай и ты меня. Я, оставляя тебя, всегда буду иметь тебя в душе. Ташкент, Скародум".
"Друзьями мы сошлися с первых встреч в рабфаковских коридорах, друзьями и расстаемся. Очень рад, что это сбылось и не забуду долго я, где ни буду, буду всегда кричать тебе здорово, Ашнайды, и буду жать твою правую руку. Приходько".
"На память другу – сослуживцу по Красной армии Михаилу Трофимовичу Фролову.
Вашу я просьбу исполняю
Ваше желание я пишу
Успеха, счастия желаю
Не забывать меня прошу".
"Коля! Помни и не забывай, что жизнь только тогда хороша – когда мы пьем ее полными кубками. Червяков".
"Оце як ты захочишь подивиться на цю мордоние, на цом мордониеi побачишь мене бо я тут е. Передык".
"Сожалею, что ты меня до сих пор не понял, что я есть за человек. Коля Ермолаев".
И еще, и еще пожелтевшие фотокарточки, порванные с боков.
Человек по природе добр! Они оказались не такими страшными дядьками, кого он встречал в реальности и представлял по книгам о жестокости революций и войн, – внушительными и чужими, кроме, конечно, родителей, совсем своих и не имеющих ничего необычного. В них оказалась наивная притягательность и нежность, несовместимая со страшным временем войн и голодной жизни. Что это означает? – думал он привычным вневременным сознанием юнца. – Древнее, сущностное доверие между членами племени? Фон человеческой истории? Мистическое чувствование живого, возникшего, вероятно, из глубин космоса?
Вроде бы, он нашел смысл всей жизни, но все время продолжал искать – что? Поглощал книги в большой отцовской библиотеке и поверял чужими смыслами, раздумывая в дневнике, – мучился еще какими-то уточнениями. С упоением прочитал логотерапевта и экзистенциального психоаналитика Виктора Франкла, пережившего Освенцим: Главное – сделать жизнь осмысленной. Ценности не зависят от меня, а значит и высший смысл вне меня, как верующие видят смысл в Боге. Только высший смысл для каждого конкретный, его ищет каждый индивидуально, для себя. Выстоять в концлагере Франклу помогла любовь к матери.
Найденный в детстве смысл оборачивался отрезвлением, и приходилось снова искать (признак неустойчивости найденного). Можно стать на вершину осмысления себя и роли истории, чтобы не погибнуть в освенцимах, но и это не решает проблемы. За этим должен быть высший смысл, который религии, например, находили в божественности бытия.
Он не понимал, почему был занят изнурительным перемалыванием словесного вороха в поисках смысла жизни, изредка бессловесно вспыхивающего на мгновение, – и мимо его постоянно устремленного куда-то взора проходила чудесная жизнь, все милые сердцу нормальных людей мелочи быта, картины природы, здоровье, веселость.
Молодость его была насыщена отчаянием, счастьем и неприятностями (судя по оставленному дома дневнику).
Отчаяние юношеского одиночества было в институте. Когда он «расписался» со студенткой, наступило счастливое нищенство вдвоем.
Непонятная связь с женщиной – нечто, обостряющее боль ревностью, что, наверно, и есть любовь. Женщину любят, когда чувствуют ее холодность, и это возбуждает ревность к некоему чужому мужику, склонившемуся над ней целуя, который, возможно, есть не только в его, но и ее воображении. А если на самом деле? На этом попался Маяковский, которого привязала к себе Лиля Брик своей подозрительной, вливающей горечь холодностью.