Столица Халхи (или Внешней Монголии) имела несколько названий. Ургой её называли русские — от монгольского слова «орго» — то есть «Ставка». Местные жители город называли Их-Хурэ («Большой Монастырь»). Столица Халхи только в 1911 году получила своё официальное название Нийслэл-Хурэ, то есть «столица-монастырь». Через тринадцать лет город получит своё последнее название — Улан-Батор.
Из нескольких самостоятельных посёлков — частей Урги больше всего напоминал городское поселение Маймачен, или, как он назывался тогда, Китайский Маймачен. Все остальные посёлки напоминали кочевые стойбища, настолько много в них было не кирпичных домов, а обыкновенных юрт. И столь же много было различного скота. В Урге располагалось необычайное множество буддистских монастырей.
Маймачен являлся китайским пригородом столицы Халхи. Он имел, в отличие от других столичных поселений, плотную, пусть и неправильную застройку. Маймачен многим напоминал запущенную средневековую крепость. В окружавшей его со всех сторон крепостной стене с несколькими воротами зияло немало и малых проломов. С наступлением темноты ворота запирались стражей по сигналу чугунного колокола, который звонил с высоты кирпичной сторожевой банши.
В Маймачене располагалась резиденция пекинского наместника Халхи, банки, конторы и торговые склады крупных торговых фирм, ремесленные мастерские, ресторанчики... Маймачен населялся исключительно китайцами: купцами, мелкими торговцами, ремесленниками, чиновниками. Здесь же в казармах располагалась большая часть гарнизона Урги. Поэтому Унгерн и решил штурмовать именно эту, ключевую часть монгольской столицы.
Здесь следует высказать барону, как профессиональному военному, упрёк в его тактических познаниях. Или подтвердить то, что в Павловском училище он мало чему научился. Готовясь штурмовать Китайский Маймачен, генерал не составил даже схематически план атаки, за что, собственно говоря, и поплатился уже утром следующего дня.
Вся организация штурма заключалась в непродолжительной беседе Унгерна-Штернберга с подчинённым ему генералом Резухиным:
— Сегодня вечером берёшь три казачьи сотни и занимаешь вон ту горку восточнее Маймачена.
— А что делать с китайцами, если они покажутся вблизи?
— Затеешь с ними перестрелку. Но патроны береги, их у нас осталось совсем мало.
— А вы, господин барон, где будете в это время?
— Я возьму остальные шесть наших конных сотен »подойду к тебе с артиллерией в следующую ночь.
— Когда будем брать Ургу?
— Пока не решил. Но» наверное, дня через два. Князья обещали прислать ещё сотню-другую своих конников...
— А чем будем их вооружать?
— Нечем. Винтовок лишних больше нет. Вот только если отобьём у китайцев их ружья.
— А пока на что будут пригодны княжеские цэрики?
— Будут для вида исполнять роль резервной конницы. Пускай китайские генералы посмотрят в бинокли.
— И что из этого будет?
— А то, что китайским солдатам от конной черноты на снежном поле страшно будет...
Генерал Резухин беспрепятственно занял высоты перед Маймаченом. Китайцы затеяли с ним при свете дня вялую перестрелку, которая под вечер затихла. В ожидании рассвета и в поисках, где можно преклонить голову, резухинские казаки разбрелись по ближайшим сопкам. Сам барон привёл к месту остальную часть Азиатской дивизии только следующей ночью.
Чтобы ещё раз засвидетельствовать перед подчинёнными свою личную храбрость, Унгерн в одиночку на подаренной атаманом Семёновым белой кобыле по кличке Машка отправился на разведку. Он так и сказал Резухину:
— Съезжу посмотреть, что там делают китайцы. Если будет надо — возьму языка. Вместе допросим...
Самонадеянность барона чуть не стоила ему жизни. Он, держа путь на огни Маймачена, сразу же заблудился в безлунной промозглой ночи среди невысоких сопок, так похожих даже при дневном свете друг на друга. Сам того не подозревая, всадник выехал к линии передовых сторожевых постов неприятеля. Но они прозевали появление одинокого конника. Генерал Унгерн подъехал к крепостной стене, поехал вдоль неё и вскоре оказался перед такой большой, никем не охраняемой дырой, что смог спокойно въехать через пролом в сам город. Долго ли он пробыл в Китайском Маймачене, не известно.
На обратном пути, двигаясь, по сути, наугад, Унгерн наехал на китайского часового, дремавшего у подножия одной из сопок. Встреча для обеих сторон была совершенно неожиданной. Первым опомнился пехотинец-китаец. Он вскинул винтовку, прицелился в силуэт всадника и потребовал пароля. Барон молча дал шпоры лошади и счастливо ускакал. Часовой, однако, успел несколько раз выстрелить вдогонку. Унгерн на скаку только крикнул в ночь: