Однако на душе у Мишкеи стало легче. Хоть кому-то, может только ливню, он откровенно рассказал о себе, о своем одиночестве.
Патоне вздрогнула от холода, а потом сказала:
— А ведь про вас говорят, что вы хороший человек…
— Я? Хороший? Это почему?
— Не знаю. Говорят и все… что добрый…
— О, это совсем другое! Я люблю землю, люблю наши края, люблю беседовать с людьми: мол, так хорошо, а так нет. Только и всего. Но это не доброта… Сам не знаю что!
— А я вот не могу сказать, что хорошо, а что нет.
Мишкеи наконец решился взглянуть на Мариш. На ее лице нельзя было прочитать ничего нового.
— Мой отец тоже батрачил, — заговорила она. — На здешнего барина работал. Я была красивой девушкой… Вот мой муж и взял меня. Человек он неплохой. Не знаю, почему вы решили, что он грубый и даже бьет меня. Это не так. Он меня и пальцем ни разу не тронул.
Мишкеи вдруг почувствовал себя таким уставшим и опустошенным! Он излил свою душу, излил мучительную тоску, которая уже давно не давала ему покоя. И все-таки где-то внутри в нем закипала злость.
— Защищаете мужа?.. — заметил он. — Еще скажите, что он добрый…
— Нет, не добрый, но и не злой. — Мариш покачала головой. — Он никогда меня не обижал, никогда не бил… Но за пятнадцать лет он ни разу не спросил, о чем я думаю, о чем мечтаю. Не поинтересовался, люблю ли я его. Если он хотел меня, для меня это было законом… Когда он вставал раньше обычного, я тоже вставала. Если он не спал ночь, и я не спала. Бывало, купит что-нибудь — нет, не для меня, а для дома, — так только потом покажет мне, но никогда не посоветуется со мной. Вот так мы и жили… Была сыта. Хороший дом, дорогие вещи… Все было. А жизни не было… Разве это жизнь, когда за тебя всегда думает другой? Его не интересовало, что мне нравится, а что — нет. Даже фартук и тот он сам мне выбирал. Ему позволялось все, а мне — ничего, потому что он выбрал меня, а не я его… Вы не понимаете? Вот если бы вам давали что-нибудь с издевкой, так, чтоб вам захотелось швырнуть это обратно, в лицо… Пятнадцать лет я живу его подачками. А ведь мужу со мной повезло. Работала-то я за троих. Только чтобы не быть в тягость…
— Ну а дальше? Все останется по-старому?
— Нет. Я хочу уйти.
— Уйти! Но… к кому?
— Ни к кому. Все это время я была только мужниной женой. Носила его фамилию. Если б я не была Патоне, я была бы никем.
— Зря вы так говорите!
— Нет. Вы, наверное, не поймете меня, но это так. Люди почтительно здоровались со мной. А как же иначе? У меня была красивая одежда и все остальное… Потому что я была Патоне. Я была его частью, а часть без целого пропадет… Уж лучше б он бил меня! Все бы легче было… С горя бы сделала что-нибудь ему назло. Вот почему я и спросила, когда мы подписывали заявление, можно ли мне поставить свою девичью фамилию. Все-таки я Мария Кочиш. У меня есть свое имя… И теперь мне от мужа ничего не надо. Я не позволю за себя думать. Меня теперь зовут Мариш. Как была я ею, так и осталась. Я хочу зачеркнуть пятнадцать лет, которые прожила с ним.
В сарае стало душно. Женщина сняла пиджак и отдала его Мишкеи. Ее больше не интересовало, как он будет смотреть на нее. Но Мишкеи уже не видел ни ее груди, ни шеи. Он смотрел ей в лицо.
— Не сердитесь на меня, — продолжала женщина. — Я на вас не обижаюсь. Вы мне рассказали о своей жизни, я — о своей… Мужу нужно было только мое тело, его он сразу заметил, но человека во мне увидеть так и не захотел. А я все ждала… Думала, что женщина — такой же человек, как и другие…
Мишкеи хотелось закурить, но сигареты отсырели в кармане. Он пытался найти хоть одну сухую сигарету, но не нашел и бросил пачку в угол.
Мариш снова начала дрожать от холода.
— Возьмите пиджак, если хотите, — сказал он с улыбкой. — Пожалуйста, наденьте его.
— Спасибо, — улыбнулась Мариш и набросила пиджак на плечи. — Я уже сказала вам, что не сержусь. Только… если человек наконец понял, что жил не так, как надо, возвращаться к прежней жизни ему уже не хочется.
Теперь в ее взгляде была не грусть, а доброжелательность и живой интерес. Мишкеи бросало то в жар, то в холод. Он думал о себе, о Пато, об очаровательной женщине, которая за пятнадцать лет жизни не позволила убить в себе человека, стремящегося к добру.
— А что, если… — робко, с надеждой в голосе заговорил Мишкеи. — Если бы я полюбил вас такой, какой вы хотите стать? Никем не униженной? Самостоятельной?
Мариш вышла из сарая. Над землей поднимался густой пар, ветер разгонял его. Напоенная влагой земля дышала свежестью. Мишкеи, подойдя к Мариш, ждал ее ответа. По дороге, обходя лужи, в засученных до колен штанах шагал председатель.