— Играете?
— Мы оба играем, — ответил Родан и посмотрел на меня.
На уме у него, видимо, было то же самое, что и у меня: «Хоть мы и не такие храбрые офицеры, как капитан, но и мы тоже кое-что умеем».
— Что прикажете сыграть, капитан?
Отец Родана, превосходный кузнец, жил мечтой вырастить из сына интеллигентного человека. В гимназии Лайи постиг многие премудрости и научился играть на фортепьяно так, что без него не обходилась ни одна вечеринка. Он любил повеселиться.
— Если можно, — попросил капитан, — сыграйте какую-нибудь народную песню.
Родан скривил губы:
— Это каждый сыграет.
— Ничего.
— А может, что-нибудь из Бетховена?..
— Играйте что хотите.
— Но вы же хотели народную песню?
— Да.
— Хорошо, черт возьми!
Взглянув на меня, словно говоря, что серьезную музыку способен понять не каждый, а в народных песнях и безграмотный разберется, Родан что-то заиграл без особого желания. Вскоре он остановился и сказал мне:
— Иди, командир, теперь ты что-нибудь сыграй. Должны же и мы чем-то попотчевать капитана.
Играя на рояле, я обратил внимание на то, что капитан весь как-то преобразился: лицо оживилось, всегда прищуренные глаза вдруг стали большими, словно он увидел то, чего никогда раньше не видел. «Неужели музыка так захватывает его?» — подумал я.
— Сыграйте еще что-нибудь, — попросил он, когда я, доиграв народную песню, закурил. — Почему вы так играете свои народные песни: в грусти у вас столько трагизма, в игривости — безудержная веселость?.. Или это не так? Когда вас слушаешь, то находишься в таком напряжении, что кажется, вот-вот что-то случится.
Его вопрос прозвучал для меня неожиданно. Ответить на него кратко было нельзя, пришлось бы говорить об истории и народном духе. И потому я спросил, умеет ли играть капитан.
— Да, — ответил капитан.
— Тогда сыграйте, пожалуйста.
— А что?
— Недавно я слышал один вальс, мелодия которого никак не выходит у меня из головы. Во дворе комендатуры его играл на баяне один солдат. Кажется, вальс называется «Амурские волны».
— А! Есть такой вальс.
Толстые пальцы капитана пробежались по клавишам. Играть он начал очень тихо и плавно, непосредственно и мечтательно-наивно, как можно играть только вальс.
Родан выпрямился и изумленно покачал лохматой головой.
— Черт возьми! — тихо произнес он. — Командир, да нас посрамили! И тебя, и меня!
Меня даже в пот бросило: «А что, если Татушин заметил наше бахвальство?» Вальс кончился.
— Ну как? — спросил капитан.
Рот у Родана расползся до ушей: такой улыбкой он, видимо, хотел выразить свое восхищение.
— Если можно, сыграйте что-нибудь из Шопена. Ну, скажем, «Революционный этюд».
Татушин кивнул. Он снял китель, закатал рукава рубашки. Выражение круглого лица прояснилось. Подождав немного, он заиграл. После Шопена он играл Моцарта, потом Чайковского, Шуберта, Листа, Бетховена. Нашему кучеру наскучило нас ждать, он выпряг лошадей и, войдя в дом, устроился в уголке. Затем в комнату вошел хозяин дома, судебный чиновник, с женой. Вслед за ними появился начальник охраны склада боеприпасов, к которому мы ездили в полдень и который подробно объяснил нам, где мы находимся.
Когда стемнело и в комнате зажгли лампу, появился подполковник Агаев, который принес какое-то распоряжение. Он то и дело поглядывал на вытащенную из кармана записку, однако игры Татушина не прерывал. В комнате звучала «Аппассионата».
Когда прозвучали последние аккорды, Агаев подошел к Татушину.
Капитан вытер потный лоб платком.
— Не сердитесь, — обратился он к нам, — мне пора идти. Кажется, я нужен Агаеву.
Все молчали. Никто даже не пошевелился. Все мы еще находились под чарами прекрасной музыки. Первым вскочил со своего места служащий трибунала, он пожал Татушину руку, удивленно качая головой.
— Я не верю, — сказал он, — что этот человек — профессиональный военный.
Родан перевел его слова.
— Нет, — улыбнулся капитан. — Я действительно не профессиональный военный. До войны я преподавал в консерватории.