— А ведь село-то вон оно, как на ладони, — забормотал Бубик. — Запустят они в него русских, а потом вот с этих холмов и обстреляют… — Он явно был взбешен. — Мало того, что эти немцы вытоптали нам все абрикосы, что мы в прошлом году насадили…
Эти слова услышал мельник Келлер. У него ангельская физиономия. Сам он низенького росточка, одет в кожаное пальто. Мельнику здесь вовсе и не место, его сюда никто не тащил, но он сам добровольно изъявил желание рыть окопы.
— Ты ошибаешься, дорогой, — проговорил он картавя, — все, что здесь делается, далеко не случайно: это хитрая стратегия. Военное командование лишь в самом центре отойдет немного назад, а правое и левое крыло будут твердо стоять на своих местах. И как ты думаешь, что из этого получится? Обхват! Клещи!
Он так разгорячился, будто вся операция, о которой он говорит, уже успешно проведена и гитлеровцам осталось только сомкнуть клещи.
Бубик смерил мельника ехидным взглядом и, бросив окурок на землю, закричал в сердцах:
— А тебе откуда все это известно?! Ты что, военный специалист, что ли?! А разреши тебя спросить, в каком подвале ты отсиживался, когда мы на русском фронте мучились в настоящем котле? — Он рассерженно тыкал рукой в направлении холмов. — Не они были в котле, а мы!..
«Стратег» Келлер в целях безопасности решил ретироваться.
К нам подошли гитлеровцы. Они развели нас по участкам, отмерив на каждого из нас по десять метров земли, в которой мы должны отрыть окоп глубиной сто двадцать и шириной восемьдесят сантиметров.
Приходится приниматься за работу. Ниже нас, на склоне холма, тоже роют окопы. Кажется, это беженцы, а сбоку, за давильнями, работают военнопленные.
У Пишты Тота в руках появилась плоская фляжка с палинкой. Он довольно долго тянул из нее, затем передал фляжку учителю Фекете, а тот — мне.
Один из гитлеровцев с завистью покосился на бутылку. Он лысый и рыжий и такой худой, что непонятно, в чем только душа держится. Кадык сильна выступает на его тощей шее. Винтовка болтается у немца за спиной так, будто не он несет ее, а кто-то другой. Кроме винтовки он вооружен пистолетом, а на груди у него висит полевой бинокль.
Пишта помахал немцу рукой, предлагая выпить глоток. Ему и жаль палинки, но задобрить немца надо: может, домой нас пораньше отпустит.
Немец выпил, крякнул, и глаза его затуманились. После палинки мы угостили его сигаретами, отчего он сразу же сделался совсем ручным. Он начал смеяться и нести какую-то околесицу, только успевай понимать, что он бормочет.
— Я немного знаю по-венгерски, — пытался он сказать на нашем языке. — Бояться не надо, венгерский брат. Никс бояться! Здесь будет большой сила, сейчас будет. Пушка, самолет, много-много! Бум-бум, бах-бах!
«Бах-бах» уже началось.
Однако гитлеровец никак не мог успокоиться, он показывал рукой в сторону равнины и возбужденно шептал:
— Наступление! — И тут же снова прикладывался к фляжке, никак не желая выпустить ее из рук. — Наступление, большое наступление!
В районе Домахазы ничего не было видно, но чуть в стороне наблюдалось какое-то движение.
Немец охотно протянул нам бинокль. Я поднес его к глазам. По линии приусадебных садов на фронте шириной километра два разворачивались венгерские роты. Справа от них, возле группы деревьев, залегли немецкие пулеметчики.
Хутор, в котором живет Михай Рушка, занят гитлеровцами. По большому двору взад-вперед сновали солдаты, а за длинными конюшнями прятались два гитлеровских танка.
«Черт бы побрал этих немцев!» — ругался я в душе. Венгров мне было по-настоящему жаль. Я чуть не закричал им: «Зачем вы это делаете?!»
Фекете нетерпеливо толкал меня локтем в бок и спрашивал, что я вижу в бинокль.
— Вижу много венгров, — тихо ответил я. — Судя по всему, они к чему-то готовятся. — И тут я заметил, что на всех венграх — жандармская форма.
«По-видимому, это и есть тот самый жандармский батальон, что прибыл сюда еще позавчера. Ну, раз это жандармы, то нечего их жалеть. Пусть сложат свои головы… Однако что это вон там, у Сильфаша? Уж не русские ли?!»
Я внимательно разглядывал лес. Хотя деревья и сбросили листву, ветки так густы, что я все равно ничего не видел. Такое впечатление, будто в том месте все вымерло.
Тихо. Совсем-совсем тихо.
И вдруг мы испуганно вздрогнули. Артиллерийский грохот вспорол тишину. Это ударили немецкие пушки, замаскированные среди виноградников. Спустя несколько мгновений над лесом появились белые облачка разрывов, а вслед за тем раздался и грохот.