Тем временем вылез из винного погреба Келлер. Он, как ни в чем не бывало, причесал маленькой щеточкой свои рыжие усики, рукой отряхнул с колеи налипшую грязь. Сначала он немного послушал, о чем идет речь, а затем перевел гитлеровцам то, что говорил Годор.
Келлер перевел, что тут есть один подозрительный тип, помощник мясника, по фамилии Тот, который, как кажется Годору, явно симпатизирует противнику, при всех обозвал свиньями храбрых германских солдат — верных союзников — и нилашистов…
«Что же теперь будет?» — подумали мы.
Гитлеровец с большим кадыком, который всего час назад пил из бутылки Тота палинку, теперь, склонив голову набок, внимательно слушал Келлера, зловеще пощелкивая курком пистолета.
«Черт бы побрал этого Келлера! — думал я. — Какой дрянной человечишка… живет на венгерской земле, ест венгерский хлеб и продает своих же!»
Гитлеровец вытащил одной рукой сигарету из нагрудного кармана френча, закурил.
— Что? Что? — строго спросил он.
Пишта Тот спокойно повторил все, что говорил до этого.
— Да, я сказал ему, что пленные такие же люди, как и все… Больше я ничего не говорил.
Говоря это, он стоял прямо, подняв к груди правую, натруженную руку.
Было ли ему страшно в тот момент? Не знаю. Если даже он и боялся, то по крайней мере не показывал этого. В этот момент я решил про себя: что бы со мной ни случилось, я тоже не буду бояться. Бояться нельзя.
Вместе с Пиштой мы ходили в школу. Когда он учился в пятом классе, я уже был в шестом. Отец Пишты работал ночным сторожем в имении Холлоши. У них не было ни дома, ни земли.
И вот теперь Пишта спокойно, как ни в чем не бывало, стоял перед дулом заряженного пистолета гитлеровца, стоял, как крепкое кряжистое дерево на сильном ветру, как должен стоять во время смертельной опасности каждый венгр.
Гитлеровец неожиданно улыбнулся:
— Что такое?! Пленный — человек? Моя немножко понимай по-венгерски… хе-хе…
Он приблизился к Пиште, и только тут я заметил, сколько ехидства в глазах у гитлеровца.
— Интересно, — продолжал он. — Очень интересно. Ваша еще будет говорийт это. Только другой место. Хороший место. — И он кивнул головой другому гитлеровцу, который, поняв его, загнал патрон в патронник пистолета и подошел вплотную к Пиште Тоту.
— Потом… Хороший место поговорим, хе-хе! — Большой кадык энергично заходил у него на шее.
Дуло его пистолета уже смотрело на нас. Нилашисты, увидев это, тоже взяли свои винтовки на изготовку.
— Марш! Марш! Копайт дальше! — последовал приказ.
Пишта одними глазами попрощался с нами. Гитлеровец погнал его по дороге в деревню.
Мы снова начали копать землю.
Бубик бил землю киркой, и комья летели далеко во все стороны.
Оба нилашиста все время крутились недалеко от нас, наблюдая, не переговариваемся ли мы между собой.
Но мы молчали. Говорили только наши взгляды. Мы прекрасно понимали друг друга.
Уже начало темнеть, когда окоп был готов. Годору почему-то не правилось наше молчание. Он искоса поглядывал на нас, время от времени пиная носком сапога мелкие камешки. В конце концов он не выдержал и закричал нам:
— Что случилось?! Вы что, языки, что ли, проглотили?
Никто из нас ничего не ответил Годору.
Тогда он решил подойти к нам с другого конца. Достав пачку сигарет, он сунул ее Фекете под нос со словами:
— Закуривайте, господин учитель! Времечко-то летит незаметно.
Но Фекете не закурил. Тогда пачка с сигаретами переместилась под нос Бубику. Но и Бубик закурить не пожелал. Не закурили ни я, ни Даниэль.
Тогда Годор со злостью сунул сигареты в карман и сурово бросил:
— Ну, хорошо. Выходи строиться!
Он бегал вокруг нас, как пес, который хочет укусить.
— Побыстрей, а то ведь я и ударить могу!
Молча мы спускались по склону холма. Я, Бубик и Фекете шли в одном ряду. Фекете дернул меня за рукав, я передал тот же знак Бубику. Это означало, что после того, как нас распустят по домам, мы должны встретиться.
Село было окутано темнотой и туманом, отчего и знакомые до боли в сердце дома и сады казались какими-то другими. Света нигде не было, а как хотелось нам, чтобы на улицах, как и прежде, ярко горели фонари, чтобы окна долгов светились приветливыми огоньками, а неоновая реклама у кинотеатра вновь засверкала бы разноцветными огнями. Как хотелось вновь увидеть светящиеся бусинки вагонов, которые вот-вот нырнут в туннель и словно погаснут! Как приятно смотреть на село со склона холма и видеть свет, много-много света…
Я вспомнил свою Илуш, ее светлые шелковые волосы, голубые глаза, глубокие-глубокие, гордый изгиб ее шеи, мягкой линии подбородок, розовые мочки ушей…