Этот инцидент невольно навел нас на мысль о том, что наше убежище с соломенной крышей и стенами, обложенными стеблями сухой кукурузы, будет гореть, как хороший факел, на свет которого сбегутся гитлеровцы чуть ли не из самого Берлина… А нам только этого и не хватало.
С грехом пополам мы расположились на сене, утешая себя тем, что спать можно хорошо и без фонаря или лампы.
Без света жить еще как-то можно, а вот холод нас действительно мучил. И не столько сам холод, сколько ветер и влажность, которые, казалось, пронизывали до костей, как ты ни кутайся.
— Печечку бы сюда, вот тогда жить можно было бы, — пробормотал Бубик. — У нас дома в сарае есть небольшая железная печурка, завтра же притащу ее сюда.
— Но ты забываешь о том, что дым и искры от твоей печурки будут видны издалека.
— А мы смастерим искроулавливатель, — не сдавался Бубик. — Из металлической сетки. Фери, ты же у нас техник, вот ты и сделаешь это.
— Сделать можно, была бы проволока.
Наговорившись вдоволь, мы попытались уснуть. Фекете вытянулся во весь рост и свалил ногами наши винтовки. Они упали на Бубика и ушибли его. После этого мы решили, что лучше продолжать разговор.
Заговорили о том, долго ли продержится в наших краях фронт. На эту тему можно было говорить двое суток подряд, она была неисчерпаема. С тех пор как линия фронта прошла по околице нашего села, все мы здорово просветились в военных вопросах. Однако, несмотря на это, ни один из нас не мог точно ответить на вопрос, долго ли продержится фронт, и тем более — долго ли будет продолжаться эта проклятая война…
Фекете высказал предположение, что здесь, за Дунаем, на северо-восточном, так сказать, «языке», гитлеровские войска вряд ли долго продержатся, потому что русские успешно наступают на Будапешт. Далеко на севере войска Советской Армии быстро продвигаются вперед, в Чехословакии они добились немалых успехов, на юге, на Балканах, гитлеровский фронт тоже трещит по всем швам, вот и выходит, что в наших краях гитлеровцы как бы оказались на своеобразном полуострове. Исходя из всего этого, ждать нам осталось немного, так как до нас основным силам советских войск осталось проделать каких-нибудь двадцать — тридцать километров, а тогда и наше село окажется в советском тылу.
Мы не без внимания слушали Фекете.
— Ну а что же будет потом? — спросил вдруг Бубик.
На этот вопрос, разумеется, никто из нас не мог ответить. Более того, мы не знали, чего именно хотим…
Я, например, хотел, чтобы поскорее закончилась война, чтобы везде смолкли пушки, чтобы прекратились взрывы, выстрелы, слезы и крики… Мне хотелось, чтобы нашу родную землю больше никогда не топтали сапоги немецкого солдата. И почему мы, венгры, должны поступать так, как хочет германское военное командование? Почему мы должны рисковать судьбой всей страны ради чуждых нам интересов? Я многого еще хотел, все даже перечислить невозможно.
Бубик отодвинул от себя сено и закурил.
— Говорят, — начал он, — помещичьему господству пришел конец. Потому что господство — это господство… Отец мой тоже не раз говорил, что у нас тогда другая жизнь наступит, когда не будет господ. А пока они существуют, у крестьянина не может быть хорошей жизни, потому что он не имеет земли. Вот и у наших господ Холлоши больше пятисот хольдов земли… Ну как же такое возможно? Все наше семейство Бубиков — а нас немало — за это время не смогло заиметь более четырех хольдов земли да вот этого крохотного виноградника, который, собственно, и виноградником-то еще не скоро станет. Если потом будет такая жизнь, как обещают, то тогда и мы можем надеяться на получение земли из имения Холлоши… — Бубик так разошелся, что начал размахивать руками. — Не думайте, что я лично о себе беспокоюсь. Мне что нужно? Мне и нескольких хольдов из пятисот хватит. Ну, скажем, пяти хольдов. К примеру, пять хольдов у Сильфаши, а там хорошая земля — чернозем. Ее в руку возьмешь, так сразу почувствуешь, как ладонь становится жирной… Пять хольдов — больше мне, ребята, не нужно. Тогда Яни Бубик… — Он не докончил фразы, тяжело вздохнул и, затушив окурок, тихо продолжал: — Одним словом, мы и сами не знаем, что будет завтра, какая будет жизнь.
Фекете зашевелился на своей подстилке.
— Какая бы жизнь ни была, — проговорил он, — а хуже той, что сейчас, она никак быть не может.
— Может или нет… — пробормотал Бубик. — В жизни все возможно, не сменять бы плохое на худшее.
— Нет! — воскликнул Фекете. — Худшего быть не может! Настанет новая, лучшая жизнь!.. Вот нам все время твердят, что мы обязаны защищать свое отечество. Но почему его надо защищать на берегах Дона? Где проходит граница нашего государства? И кому сейчас принадлежит наше отечество? Все наши богатства разграблены нацистами, которые чувствуют себя на нашей земле как дома. Кто бесчинствует на улицах? Нацисты! Немецкие оккупанты сломали нам всю жизнь. Кто командует в нашей стране? Кто чувствует в ней себя хозяином? Нацисты! Нам твердили, что мы должны защищать идеи христианства. А позавчера гитлеровцы избили верующего только за то, что он призывал к милосердию. Некоторые люди утверждали, что страну может спасти только война, а на самом деле война погубила ее. Для нацистов наша страна — это всего лишь театр военных действий! — Фекете так разошелся, что даже стал бить кулаком по стене. — Какая глупость, более того, какое преступление — доверить страну германцам, которые четыре столетия топили ее в крови! Они потопили в крови движение Ракоци, Кошута, венгерскую свободу!.. Мой прадедушка Балинт Фекете служил в гусарах при Кларке, унтер-офицером он был. В битве под Комаромом ему проткнули пикой легкое. А мой отец в первую мировую был так контужен, что после этого у него, бедолаги, голова все время тряслась. А ради чего? Мы всегда были либо противниками германцев, либо их скотиной, друзьями же мы никогда не были! Так неужели мы ничему не научились, не смогли извлечь урок из прошлого?.. Я ненавижу нацистов больше всего на свете! — Тяжело дыша от охватившего его волнения, учитель замолчал.