Один из солдат подскочил к нам и, не успели мы опомниться, отобрал у нас сначала винтовки, а затем, быстро обыскав нас, — пистолеты и патроны. Сделав это, он посмотрел на нас, и взгляд его не сулил нам ничего хорошего.
Великан что-то спросил, и из всех слов, которые он произнес, я понял одно-единственное: «Партизан».
— Да-да… Мы мадьярский партизан! — чуть ли не хором заговорили мы.
Однако русские не обратили на наш жалкий лепет никакого внимания и под охраной повели нас в село. Наверное, если бы меня окатили холодной водой, то и тогда я чувствовал бы себя лучше.
«Видать, такие уж мы несчастливые, — думал я, — если прошли через столько бед и так бездарно закончили».
— Черт возьми! — с разочарованием вырвалось у меня.
Один из русских солдат наставил на меня автомат и со злостью повторил по-венгерски:
— Черт! Черт!
«Ох уж эти русские, они даже по-венгерски кое-что успели выучить», — подумал я и невольно поднял вверх руки.
Когда мы пришли в село, было совсем темно.
По улицам села время от времени проезжали советские грузовики, в кузовах которых сидели вооруженные солдаты. Во дворах стояли машины незнакомых марок и повозки, запряженные лошадьми. Вдоль всей улицы Йожефа стояли орудия на высоких лафетах. Односельчан не было видно. На глаза нам попался лишь один Вадоцкий, который что-то услужливо объяснял русским солдатам, размахивая при этом обеими руками, кивая головой и, как мне показалось, даже шевеля ушами.
Когда мы проходили мимо его дома, он удивленно вытаращил на нас глаза и широко раскрыл рот, а закрыть его забыл и беззвучно шевелил губами, словно рыба, выброшенная из воды на берег.
Лавка бакалейщика Шипоша сгорела дотла, на тротуаре валялись лишь металлические жалюзи. В здании сельской управы в окнах не осталось ни одного целого стекла. Половину колокольни католического собора снесло снарядом, и на земле валялись обломки кирпича, битая черепица, куски штукатурки…
Мы свернули к дому управляющего. У ворот стояли часовые, и по веткам деревьев тянулся телефонный провод. На стене дома что-то было написано по-русски красной краской.
Когда мы подошли к воротам, из них как раз выехала крытая машина.
Великан вошел в дом.
Мы растерянно смотрели на двух часовых, что стояли по обе стороны ворот.
Постепенно я осмелел и, поднеся к губам два оттопыренных пальца, несколько раз подряд повторил:
— Сигарет… сигарет…
Один из солдат, что был пониже ростом, бросил на меня недовольный взгляд и отвернулся. Второй смерил нас тоже не очень ласковым взглядом, но все-таки полез в карман и дал нам по папиросе.
— Ну, что скажешь, Мишенька? — спросил он у великана, который вышел из дома.
«Какое странное имя — Мишенька… Детское какое-то… Интересно, почему такого здоровенного, сильного мужчину называют так ласково — Мишенькой?»
Мишенька показал рукой в угол двора, где находился кирпичный сарай для дров. Спустя минуту нас отвели в сарай и закрыли на замок.
Мы не сразу пришли в себя от случившегося. Козма уселся на большую плашку, стоявшую в углу, и сосредоточенно тянул папиросу до тех пор, пока окурок не стал жечь ему пальцы.
Фекете быстро и нервно расхаживал взад и вперед по сараю, словно пытаясь кого-то догнать.
Бубик, прислонившись к стене, смотрел неподвижным взглядом прямо перед собой в темноту.
Вскоре у двери послышались шаги часового, приставленного к нам.
Фекете остановился и сказал:
— Не расстраивайтесь, вот допросят нас, и тогда все выяснится.
Он сказал это спокойным голосом, но чувствовалось, что он нервничает и сердится, потому что из одного переплета мы попали в другой.
— Оно, конечно, нехорошо получилось, — пробормотал Йошка Козма, словно не обращался к нам, а просто вслух рассуждал с самим собой: — Задержали нас с оружием в руках… Хорошо еще, что мы не тащили за собой пушку на веревке.
Бубик рассмеялся.
— Если бы я знал, что нас посадят именно в этот сарай, то сохранил бы при себе ключ от него, — сказал он хриплым голосом. И тут он ни с того ни с сего подскочил к двери и начал кулаками барабанить в нее.
Часовой прикрикнул на нас, чтобы мы не шумели.
Бубик, словно опомнившись, перестал барабанить и, подойдя к Козме, молча уселся возле него на плашку.
Часов в восемь вечера дверь отворили. Мы сразу же вскочили на ноги.
Часовой по очереди осветил нас фонариком, а Мишенька дал нам буханку хлеба и открытую банку мясных консервов.
При этом он не произнес ни одного слова, а когда пошел вслед за часовым к двери, будто бы случайно уронил на пол пачку папирос.