Когда я заказываю одежду определенного кроя, портниха мрачно говорит: «Так теперь не шьют» – не уточняя, кто те люди, которые «не шьют», словно цитирует слова властей, безличных, как Судьба. И мне сложно получить желаемое из-за ее нежелания поверить, что клиент заказывает осмысленно, но не рассудительно. Эта догматичная фраза погружает в раздумья, я повторяю мысленно каждое слово отдельно, чтобы понять их смысл и осознать, какое отношение эти они, которые «шьют», имеют ко мне и насколько они авторитетны в вопросе, касающемся исключительно меня. И, наконец, отвечаю ей загадочно и без уточнений: «Да, буквально вчера не шили, но теперь шьют». К чему ей снятые мерки, если она измеряет не характер, а только ширину моих плеч, словно я вешалка для пальто?
Мы поклоняемся не мифическим Грациям или Паркам, но моде. Она прядет, ткет и кроит, словно имеет на это право. Главная обезьяна в Париже надевает дорожное кепи, и все обезьяны в Америке делают то же самое. Иногда я отчаиваюсь получить хоть что-то простое и настоящее, сделанное на этом свете руками мастеров. Прежде людям пришлось бы лечь под мощный пресс, чтобы выдавить из себя старые манеры, да так, чтобы не скоро встать на ноги. Но потом непременно найдется один со странной личинкой в голове, не убиваемой даже огнем, и все ваши труды пойдут прахом. Как бы там ни было, мы не должны забывать, что пшеницу из египетской гробницы сохранила мумия.
В любой стране умение одеваться так и не превратилось в искусство. Люди довольствуются тем, что могут приобрести. Как матросы после кораблекрушения, они напяливают на себя то, что нашли на берегу, и, немного отдалившись, будь то в пространстве или во времени, осмеивают наряды друг друга. Каждое поколение потешается над устаревшей модой, но свято придерживается новой. Нам забавно рассматривать костюмы Генриха VIII или королевы Елизаветы, схожие с нарядами вождей Каннибальских островов. Любая одежда, снятая с человека, жалка или гротескна. Только серьезный взгляд владельца и праведная жизнь, прожитая в ней, сдерживают смех окружающих и освящают гардероб. Если Арлекина прихватят колики, его костюму также не поздоровится. Когда в солдата попадает пушечное ядро, портянки окрашиваются пурпуром.
Детская и варварская тяга мужчин и женщин к новым фасонам заставляет их трясти и трясти калейдоскоп, присматриваясь к узорам, пока не обнаружится форма, выбранная нынешним поколением. Фабриканты уяснили, что эта тяга – всего лишь прихоть. Из двух вещей, отличающихся лишь цветом нескольких нитей, одна будет стремительно распродаваться, а другая – пылиться на полке, хотя зачастую в следующем сезоне вторая входит в моду. В сравнении с этим татуаж вовсе не богомерзкий обычай, как принято считать. Его нельзя назвать варварским лишь потому, что рисунки втравлены в кожу неизменно.
Невозможно поверить, что наша фабричная система идеальна для изготовления одежды. Условия труда с каждым днем становятся все больше похожими на английские. Не удивляйтесь тому, ведь ее главная цель – не хорошо и добротно одетое человечество, а просто обогащение корпораций. Люди обычно добиваются лишь заранее поставленных целей. Так что, если сейчас они терпят неудачу, лучше бы им нацелиться на что-то повыше.
Не буду отрицать, что Кров теперь превратился в предмет первой необходимости, хотя есть отдельные люди, обходящиеся без него в течение долгого времени и в более холодных странах. Сэмюэль Лэнг говорит, что «лапландец, в своей меховой одежде и меховом мешке, накинутом на голову и плечи, будет много ночей спать на снегу при морозе, способном прикончить человека в любой шерстяной одежде». Он видел их спящих. Правда, добавляет: «Они не более выносливы, чем другие люди». Но, возможно, человек не так долго жил на земле, пока не открыл для себя удобство, предлагаемое жильем.
«Домашний уют» – понятие, первоначально означавшее в большей степени удовольствия от самого жилища, а не семьи. Хотя эти удобства весьма ограниченны и не важны в местах с климатом, где дома укрываются обычно зимой или в сезон дождей, а две трети года используются разве что как защита от солнца. В нашем климате он когда-то был нужен летом только как место для ночлега. В индейской письменности вигвам служил символом окончания дневного перехода, и ряд их, вырезанных или нарисованных на стволе дерева, обозначал количество привалов. Человек не очень-то крепок и вынослив, потому вынужден искать способ укрыться, и стены весьма для этого подходят. Он появился на свет голым и бездомным, что достаточно приятно в тихую теплую погоду и в дневное время. Дождливый сезон или зима, не говоря уже о жгучем солнце, могли с корнем извести племя человеческое, если бы люди не поспешили обеспечить себя кровом. Если верить преданию, Адам и Ева обзавелись приютом раньше, чем одеждой. Человек хотел дом – место, где тепло и уютно, причем сначала он ищет физическое тепло, а потом тепло своих близких.