Она навещала соседей чаще, чем кто-либо, пекла больше всех печенья и писала больше всех поздравительных записок. Однажды во время беременности она в одиночку приготовила ужин для всей семьи, занюхивая утреннюю тошноту куском мыла17. Но всю ее жизнь определяла одна идея — все ради Говарда. Ее золовка Кэйт Баффет говорила, что Лейла постоянно приносила себя в жертву18.
Но у чувства ответственности и безоглядного самопожертвования Лейлы была и обратная сторона — стыд и осуждение. Когда Говард по утрам уезжал на работу на трамвае, а Дорис и Уоррен одевались или играли, Лейла внезапно набрасывалась на детей. Иногда по ее тону можно было догадаться, что вот-вот разразится буря, но чаще всего ничто не предвещало беды.
«Каждый раз, когда мы говорили или делали что-то неправильное, разражалась неутихающая буря. Мать бесконечно припоминала все наши прошлые прегрешения. И хотя она иногда списывала эти вспышки гнева на невралгию, но никогда это не показывала».
В гневе Лейла хлестала детей словами снова и снова, каждый раз говоря одно и то же — их жизнь слишком легка, а ее страдания безграничны. Она кричала, что они неблагодарные, никчемные и эгоистичные и им должно быть стыдно за это. Она цеплялась к каждому их реальному и предполагаемому промаху, чаще направляя свой гнев на Дорис. Ее тирады могли продолжаться час или даже два, Лейла раз за разом повторяла свои обвинения. Уоррен вспоминает, что она не могла остановиться, пока дети не начинали всхлипывать. «Она успокаивалась, только доведя нас до слез», — рассказывает Дорис. Уоррен был вынужден наблюдать за ее вспышками гнева, не имея возможности защитить сестру и отчаянно пытаясь избегать выпадов в свой адрес. Было понятно, что агрессия матери не была случайной и в какой-то степени она могла ее контролировать, но неясно, осознавала ли она, как в этой ситуации должен вести себя родитель. Но к тому моменту, как Уоррену исполнилось три года и родилась их младшая сестра Роберта, или Берти, души Уоррена и Дорис уже были безвозвратно травмированы.
Уоррен и Дорис ни разу не попросили помощи у отца, несмотря на то что знали — он в курсе выходок их матери. Иногда Говард говорил им: «Мама вышла на тропу войны», предупреждая о начинающемся приступе гнева. Но сам никогда не вмешивался. К тому же чаще всего Лейла впадала в ярость, когда Говарда не было рядом, сам же он никогда не был объектом ее гневных вспышек. В каком-то смысле он был спасительным кругом для своих детей. Хотя Говард никогда и не защищал их напрямую, одно его присутствие означало, что дети в безопасности.
Тем временем за стенами аккуратного бунгало на Баркер-авеню Омаха медленно скатывалась в пучину беззакония. Бутлегерство36 процветало вплоть до того момента, когда Уоррену исполнилось три года19. В штате начались беспорядки. Фермеры столкнулись с лишением права выкупа закладных на свои обесценившиеся земли20. Пять тысяч человек вышли на площадь перед муниципалитетом в Линкольне, и запаниковавшие законодатели штата были вынуждены торопливо принять билль о моратории на ипотеку21.
В ноябре 1933 года холодные ветра стали причиной сильнейшей песчаной бури. Ветер на скорости почти 100 километров в час (25 метров в секунду) захватил даже Нью-
Йорк. Буря оставляла за собой искореженные машины по обочинам дорог и разбитые вдребезги витрины. Газета «Нью-Йорк тайме» сравнила эту бурю с извержением вулкана Кракатау. Следом за ней песчаные и пыльные бури накрыли многие штаты. Одновременно с разгулом стихии страну поразила сильнейшая за XX столетие засуха22.
36
Бутлегер (англ, bootlegger — контрабандист) — подпольный торговец спиртным во время сухого закона в США в 1920-1930-е годы.