С этими словами он схватил меня за руку так, словно я была вещью, а не человеком.
Магда встала между нами:
— Она моя подруга, Ларс Холмштрем, и это не твое дело. Держи свои грязные руки подальше от нее. — Она обернулась, подтолкнула меня к задней двери и вывела за порог. — Ступай. Может, увидимся на следующей неделе.
Я опомниться не успела, как оказалась на куче опавших листьев. Сухие сучки потрескивали у меня под ногами. Дощатая дверь захлопнулась у меня перед носом, и Магда занялась своим делом. Она отрабатывала цену своей независимости. Я выбралась по подлеску на тропинку и побежала к церкви. Прихожане выходили на залитую солнцем лужайку. Я знала, как отругает меня на этот раз отец, но решила, что игра стоила свеч; Магда была просто мастерицей в загадках жизни, и я чувствовала: я буду у нее учиться этому ремеслу, чего бы это ни стоило.
Глава 6
Как-то раз, летним вечером, в тот год, когда мне исполнялось пятнадцать, весь город собрался на пастбище Мак-Дугласа, чтобы услышать проповедь странствующего проповедника. Я до сих пор вижу, как наши соседи шли к этому золотому полю, как блестела под солнцем трава, как от тропы, вившейся через поле, поднималась пыль. Пешком, верхом на лошадях, в фургонах — почти все обитатели Сент-Эндрю отправились в этот день на пастбище Мак-Дугласа. Но уверяю вас, их вела не чрезвычайная набожность. Странствующие проповедники в нашу лесную глушь заглядывали редко, так что для нас их приезд всегда был развлечением, лекарством от скуки.
Этот проповедник взялся как бы из ниоткуда, и за несколько лет у него появились приверженцы и создалась репутация пламенного оратора и бунтовщика. Ходили слухи о том, что он посеял раскол среди прихожан ближайшего городка — Форт-Кент, день езды на лошади на север от нас. Там он настроил традиционных конгрегационалистов[4] против реформаторов новой волны. Ходили также разговоры о том, что Мэн станет штатом, выйдет из-под диктата Массачусетса. Словом, в воздухе чувствовалась тревога — религиозная и политическая. Мог вспыхнуть бунт против той религии, которую поселенцы принесли с собой из Массачусетса.
Моя мать уговорила отца пойти на это собрание. Нет, она вовсе не собиралась отрекаться от католической веры, ей просто хотелось на полдня куда-то уйти из кухни. Она расстелила на земле одеяло, села и стала ждать начала проповеди. Отец сел рядом с ней, опустил голову и стал подозрительно поглядывать по сторонам — кто еще из горожан явился сюда. Мои сестренки уселись рядом с матерью, аккуратно одернув подолы юбок. Невин исчез сразу же, как только остановился наш фургон. Ему не терпелось встретиться с мальчишками, которые жили на соседних фермах.
Я стояла, прикрыв ладонью глаза от солнца, и осматривала толпу. Все жители Сент-Эндрю прибыли сюда. Некоторые прихватили с собой одеяла, как моя мать. Некоторые захватили корзинки с провизией. Я, по обыкновению, искала взглядом Джонатана, но его, похоже, не было. На самом деле, его отсутствию удивляться не стоило; его мать была, пожалуй, самой убежденной конгрегационалисткой в городе. Семейство Руфи Беннет Сент-Эндрю не пожелало слушать реформистскую чушь.
Но тут за деревьями замелькала лоснящаяся вороная шкура жеребца. Да, это по краю поля скакал верхом Джонатан. Не только я его заметила. По толпе горожан словно пробежала рябь. Каково это — знать, что десятки людей пристально смотрят на тебя, что их взгляды скользят вдоль линии твоей ноги, обхватывающей бок коня, вдоль твоих крепких рук, натягивающих поводья. В тот день в груди стольких женщин пылала сдерживаемая страсть, что удивительно, как не вспыхнула сухая трава.
Он подъехал ко мне и спешился. От него пахло кожей и спекшейся на солнце землей. Мне так хотелось к нему прикоснуться — хотя бы к его рукаву, пропитанному потом.
— Что происходит? — спросил Джонатан, сняв шляпу и утерев рукавом испарину со лба.
— А ты не знаешь? Приехал странствующий проповедник. Ты разве не его послушать приехал?
Джонатан глянул на толпу поверх моей головы:
— Нет. Я выбирал новый участок для вспашки. Старина Чарльз не доверяет новому землемеру. Говорит, что он слишком много пьет. — Он прищурился; наверняка хотел увидеть, кто из девушек глазеет на него. — Моя семья здесь?
— Нет, и я сомневаюсь, что твоя мать одобрила бы то, что ты тут оказался. У этого проповедника дурная слава. Говорят: послушаешь его — и прямиком в ад.
Джонатан усмехнулся:
— Так ты за этим сюда пришла? Тебе так хочется угодить в ад? Знаешь, есть гораздо более приятные способы туда попасть, и совсем не обязательно слушать проповедников-искусителей.
Его темно-карие глаза в этот момент сверкали как-то особенно. Он словно бы пытался что-то сказать мне взглядом, но я не поняла что. Я была готова попросить его объяснить, что он имеет в виду, но он рассмеялся и сказал:
— Похоже, все горожане тут собрались. Жаль, что я не могу остаться, но, как ты верно заметила, мне здорово нагорит от матери, если она узнает, что я тут был. — С этими словами Джонатан поправил стремя и ловко взлетел в седло, но тут же заботливо наклонился ко мне: — Ну а ты, Ланни? Ты ведь никогда особо не любила проповеди. Так почему же ты здесь? Надеешься кого-то найти здесь? Какого-то особенного парня? Неужели какой-то молодой человек привлек твое внимание?
Джонатан меня очень удивил. Этот игривый тон, этот испытующий взгляд… Он никогда не показывал, что его хоть капельку волнует, интересуюсь ли я кем-то другим.
— Нет, — ответила я, едва дыша.
Джонатан неторопливо сжал в руках поводья. Он словно бы проверял их на вес — так же, как свои слова.
— Я знаю, что настанет день, когда я увижу тебя с другим парнем — мою Ланни с другим парнем, — и мне это не понравится. Но это будет справедливо.
Я не успела опомниться от потрясения, не успела сказать ему, что в его силах этого не допустить — неужели он этого не понимал! — а Джонатан развернул коня и галопом помчался к лесу. В который раз в своей жизни я проводила его изумленным взглядом. Он был загадкой. Чаще всего он относился ко мне как к любимой подруге, и это отношение было платоническим, но бывали мгновения, когда в его взгляде я видела призыв и — смела ли я надеяться? — желание. И вот он ускакал прочь, а мне казалось, что я сойду с ума, если не разгадаю эту загадку.
Я прижалась спиной к дереву и стала смотреть на проповедника. Он пробирался к середине небольшой полянки перед толпой горожан. Проповедник оказался моложе, чем я ожидала. Единственным пастором, которого я знала, был Гилберт, и он прибыл в Сент-Эндрю уже седым и согбенным. А этот проповедник шагал прямо и горделиво. Он словно был уверен, что Бог и справедливость на его стороне. Он был хорош собой. Как-то даже неловко было от того, что проповедник так красив, и женщины, сидевшие близко от него, сразу защебетали, как пташки, когда он одарил их широкой белозубой улыбкой. И все же, когда я наблюдала за тем, как он обводит толпу взглядом, готовясь произнести проповедь (с таким самоуверенным видом, словно эти люди ему принадлежат), меня вдруг обдало темным холодом. Казалось, надвигалось что-то нехорошее.
Проповедник заговорил громким и ясным голосом. Он рассказал о том, где уже побывал на территории Мэн и что там увидел. Эта территория становилась копией Массачусетса — в том смысле, что повсюду горстки богачей распоряжались судьбой своих соседей. И что же это приносило простому человеку? Суровые времена. Простой народ нищал. Честные мужи, отцы семейств, попадали за решетку, а их жены и дети были вынуждены продавать землю и оставались ни с чем. Я с удивлением заметила, что некоторые горожане согласно кивают.
«Народ хочет — американцы хотят, — подчеркнул проповедник, потрясая Библией, — свободы. Мы сражались с британцами не только ради того, чтобы место короля заняли новые господа. Землевладельцы в Бостоне и купцы, продававшие свои товары поселенцам, — не более чем грабители. Они занимаются воровским ростовщичеством, а закон для них — собачка на поводке». Сверкая глазами, проповедник обводил взглядом толпу горожан. Их согласный ропот вселял в него уверенность. Он начал ходить из стороны в сторону по утоптанной траве. Я не привыкла к тому, чтобы несогласие выражалось столь открыто, при таком скоплении народа, и меня немного встревожило то, какой успех имела речь проповедника.