— Да здравствует королева-мать! — вскричал герцог.
— Да здравствует королева-мать! — вскричали остальные.
— По окончании строительства акведук будет иметь двести тридцать один фут в длину и девяносто четыре фута в высоту. Сооружением руководит архитектор господин Саломон де Брос...
— А статуи он, случайно, не изготавливает? — спросил герцог.
— Понятия не имею... и главный инженер флорентиец Томазо де Франчини.
— И он тоже нет? — спросил герцог.
— Что «тоже»? Я вас не понимаю.
— Я спрашиваю: он тоже делает статуи или он тоже их не делает? Тоже НЕ делает?
— Понятия не имею.
— Как только мы вернемся в Париж, вы меня поведете к самым знаменитым столичным скульпторам.
— Слушаю и повинуюсь, мессир.
— Разве что я выпишу себе какого-нибудь итальянца...
Вернувшись к своим баранам, гид предлагает благородным сеньорам спешиться и посмотреть на работы вблизи.
— Идите, если хотите, господа, — говорит герцог, — я уже нагляделся всласть.
Пока все осматривают акведук, герцог отправляется на поиски укромного и уютного местечка. Куда ни глянь, повсюду лужайки, сады и огороды. Герцога привлекает грядка порея, которую, по его мнению, не мешало бы унавозить. Итак, он располагается на ней со всеми удобствами, как вдруг небо заволакивает тучами, поднимается ветер, разражается буря и льет проливной дождь. Герцог, едва успевший выполнить свою задачу, спешно ищет укрытие. Рядом ничего такого нет, зато вдали виднеется домик. Герцог кидается к домику, скользит по раскисшей земле, в лицо ему хлещет дождь, а потому он бежит точь-в-точь как какая-нибудь бресская пулярка, удирающая от повара. Все же в конце концов он добирается до укрытия, то есть до этого домика. Но для того чтобы домик и впрямь стал укрытием, нужна открытая дверь. Дверь же не открывается. Тщетно герцог колотит в нее: результата никакого, а дождь по-прежнему льет ему за воротник.
Потом дождь усиливается и смывает с герцога всю грязь: никогда еще не бывал он таким чистым; впрочем, факт этот, стань он известным герцогу, не доставил бы ему никакого удовольствия. Герцог все колотит в дверь ногами, бьет в нее плечом; наконец замок и петли уступают силе: дверь описывает траекторию в девяносто градусов и падает наземь, а сверху на нее падает промокший и разъяренный герцог.
Который, впрочем, тут же поднимается, недовольно ворча. Встряхнувшись, он озирается и видит, что попал не то в стойло, не то в конюшню, а может, в погреб или на чердак. Все погружено в полутьму, свет еле сочится через выбитую дверь, черные тучи по-прежнему застилают небо. Наконец герцог определяет, что попал в дровяной сарай — прекрасный, битком забитый дровами дровяной сарай. Да и уголь здесь тоже имеется. Герцог тут же разрабатывает план действий.
— Разожгу-ка я огонь да просушу штаны, камзол и шляпчонку.
Герцог ищет очаг, но такового не обнаруживает. Зато в глубине сарая он видит дверь и потихоньку отворяет ее. Сперва он ничего не может разобрать, но вдруг некто, склонившийся над горнилом, выпрямляется и кричит ему:
— Назад, неосторожный! Ты весь мокрый, а сырость загубит мою последнюю операцию!
— Фу ты, ну ты! — парирует герцог. — Ты потише, я не привык, чтобы со мной разговаривали таким тоном! Мне нужно высушить одежду и обсушиться самому.
— Назад, говорят тебе! Рубиновое дерево уже превратилось в зеленую канарейку, и ее клювик начинает собирать зернышки золота.
— Золото? — вскричал герцог. — Ты говоришь, здесь есть золото?
Но человек, не удостоив его ответом, вновь склонился над тигелем и вдруг испустил вопль отчаяния.
— Проклятье! — вопил он. — Зеленая канарейка превратилась в свинцовую курицу. Все придется начинать сначала!
— Ну и прекрасно! — легкомысленно сказал герцог. — Начинай сначала, зато я избегну простуды.
— Начать сначала, мессир?! Да ведь это двадцать семь лет упорного труда! Двадцать семь лет — псу под хвост! В этом тигеле вот-вот должно было появиться золото, если бы не ваше грубое, неуместное вторжение.
— Да-да, все это очень интересно, но что ж теперь делать, смиритесь. А я пока высушусь.
И герцог принимается стаскивать с себя штаны и камзол; он развешивает их над очагом, а затем и сам усаживается рядом, но не вплотную, чтобы не подгореть. И от него, и от одежды валит густой пар.
Человек продолжает охать и причитать: