Я сидел под цветущей яблоней, слушал нежную музыку черного монаха и думал о том дне, когда миллионы пролетарских рук протянутся к многоглавой гидре. Две из них будут моими руками, на которых сейчас спит бедный ребенок, выгнанный из дома бессердечной хозяйкой, замученный богатыми злыми детьми.
И спокойствие раз навсегда принятого решения разлилось по моим жилам.
Горе врагам, попавшим в руки мужей, чьи сердца жалость сделала безжалостными.
1944
Перевод Е. Евгеньевой.
БЛАГОДЕТЕЛЬ
Большинство пассажиров заняло места в купе еще в Софии. У нас было достаточно времени, чтобы сплотиться в союз против посягательств новых пришельцев с попутных станций. Вход охранял портной в новом костюме с пухлыми от ваты плечами. Сидя у самой двери, он через все купе протянул свои ноги и поминутно поправлял на коленях непорочно свежую складочку брюк.
— Здесь уже занято! Нет мест — куда прете?! — свирепо отбивал портной волну снарядившегося на базар «мужичья». — Дальше, дальше ступайте! Там есть свободные купе!
Его оборонительные вопли забавляли студентку философского факультета. Как только ему удавалось отослать еще одну партию сбитых с толку в суматохе крестьян, он торжествующе поглядывал на свою соседку. А она поднимала глаза от «Детей сатаны» и благосклонно принимала эту самодовольную радость от свершенной в ее честь победы.
— Куда? Куда? — снова вдруг развоевался он. — Не видишь, что ли, нет мест?!
— Ничего, ничего, милый, — отразил улыбкой его крики новый посягатель. — Не бойсь, не сомну я твои брюки.
Студентка засмеялась шутке, ее смех смутил портного — он не нашелся сразу, что ответить, и непрошеный гость ловко перешагнул через длинные, вытянутые поперек прохода ноги.
— Мне до следующей станции, — заверил он примирительно. — Только скажем друг другу «здравствуйте», и оставлю вас в покое.
Незнакомец положил в ноги пассажирам свою большую, завернутую в потертую клеенку папку-коробку и примостился на краешке противоположной скамьи.
— Еще немного, еще чуть-чуть! — бормотал он, словами помогая себе раздвинуть старых пассажиров. — Готово! Теперь можно и закурить… Прошу! — Он протянул свои сигареты. — Доставьте мне удовольствие…
Все мужчины в купе, да, впрочем, и студентка, курили, но никто не взял из его коробки — слишком уж беззастенчиво занял он свободное место, чтобы так быстро рассеялось наше враждебное отношение к нему.
— Как хотите! — сказал незнакомец, спрятал коробку и, чиркнув спичкой, закурил один. Потом закинул на колено левой ноги обутую в новую резиновую тапочку ступню правой, ссутулился, опершись о ногу локтем, и глубоко затянулся.
Мне хотелось рассмотреть его, но глаза незнакомца уловили мой взгляд и втянули его в свою прозрачную глубину. Блеск его глаз разливался по всему лицу, смешивался с трепетным светом улыбки и стирал следы лет — его возраст колебался где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Он, наверное, с самой ранней весны ходил без шапки — от солнца кожа на его лбу потемнела чуть ли не до синевы, а каштановая шевелюра выцвела, пожелтела, как опаленная засухой нива.
— В самом деле, тяжкие времена, — согласился он вдруг совершенно неожиданно: до тех пор никто словечка не проронил ни о временах, ни о тяжести их. — Будут и еще тяжелей, я вам скажу, но не надо отчаиваться.
Все посмотрели на него — заинтересованные и почти примиренные.
— Вот и агенты мои мне жалуются, но я их подбодряю: не отчаивайтесь, ребята! Конечно — война, в делах застой. Но вы не теряйте связей с людьми. Потом… о, потом наступит такой расцвет — хватило бы только капитала на материалы! А, что? — обратил он ко мне свое загорелое лицо. — Вам не нравятся мои брюки?
Когда он заговорил об агентах, я действительно невольно взглянул на обтрепанные отвороты его брюк. И вот, пожалуйста, хитрец напал на меня в открытую. Зато уж и я не стал раздумывать с ответом:
— Вы сказали «агенты» так, словно вы собственник бог весть какого предприятия. Капиталы, расцвет, связи… А взглянуть на вас — что-то вы непохожи на крупного капиталиста.
— Совершенно справедливо, — с готовностью согласился наш новый спутник. — Но вы интеллигентный человек и, должно быть, знаете, что значение всякого дела измеряется не капиталами, а добром, которое оно приносит людям.
— Да кому ты какое добро можешь сделать? — не выдержал наконец оскорбленный портной. — Или я тебя не вижу: в одном кармане пусто, в другом капуста!