Лишь холодный рассудок и терпение космопловца удерживали огонь напряженных мышц, готовых разрядиться в левую скулу штурмана. Гауптвахта, трибунал и бесконечный полет назвездно в мусорном контейнере - такая перспектива Ворона не устраивала.
Командир, доселе занятый оптической раскладкой текущей системы, обернулся и уловил это напряжение.
- Ворон, ты наклевал уже письмецо? - с безобидной насмешкой спросил командир.
- Так точно, господин кап-лей! - Он встрепенулся.
- Давай сюда, - Командир подмигнул, скорее, штурману, чем Мирославу. - Сам отправлю. Быстрее дойдет.
Ворон вытащил накопитель из набедренного кармана и беззаботно передал его в протянутую ладонью вверх руку командира. Мысль, что послание дойдет едва ли не первым из всего запланированного потока, вырисовала на марсианском лице, пусть загорелом и блеклополосом, простодушное восхищение.
- Ну-у, - протянул кап-лей, глядя в искрящиеся надеждой глаза первостата. - Не велик и приз за соколиный глаз.
Получив разрешение, он покинул командную рубку и направился в третий отсек по узкому коридору, выложенному толстой решеткой, закрывающей основные трубо- и электропроводы, обеспечивающие бесперебойную работу систем крейсера. Часы по бортовому времени показывали без десяти полночь. Десять минут до первых склянок.
Лодки типа VII-Ц отличались стесненным жилым и рабочим пространством, которое постепенно увеличивалось по мере расхода пищевых, водных, воздушных и углеродных припасов. С первого по третий отсеки заполняли четыре светоразгонных торпедных аппарата, по две на каждый борт. Еще один аппарат выходил в сопло аннигилятора Танева, расположенного между двенадцатью дюзами космодизельной установки - в этом царстве грохота и вибрации, перемешивающей кишки вокруг всех часовых стрелок одновременно, Ворон был лишь раз, когда сдавал обязательный зачет по устройству лодки.
Корма - дело мазутных клопов; Мирослав же боевой пловец, он выходит в космос только через носовые аппараты, ибо нельзя утереть нос через задний проход.
У переборки в третий отсек Ворона догнал подвижный и бойкий Адастров, который, с лету ухватил его за шею рукой и по-братски похлопал по груди.
- Отсветографировал уже? У, довольный, как сова: глазки щуришь, рот в уши врезается. А светишься, искришься, прямо горишь... Аж меня затмеваешь!
Ворон выдержал вес землянина, хотя он был на две трети тяжелее любого марсианина.
- Через кап-лея отправил, - с трудом ответил Мирослав.
Максим отцепился и встал, резко, когда Ворон выгнул позвоночник, сплюснутый весом друга.
- О, перед нами важная птица, ребята!
Адастров огляделся, но никого в коридоре между отсеками не заметил, что его, впрочем, ни капли не смутило.
- Не звезди, Ворон, это моя прерогатива. Дружба дружбой, а табачок - врозь. Уяснил?.. И что у нас сегодня по плану?
- Текущая проверка и ремонт гравилодок, и отработка недвижности в пятую вахту.
- Ты ску-учный, Ворон!
- Это рутина для тех, кому до зарезу нужно состряпать письмо домой, - упрекнул Мирослав.
Адастров чмокнул уголком рта, собрал языком слюну и харкнул.
- Вот надо было напомнить, да, Дятел?!
Максим отпихнул Ворона к стене и первым влетел в люк третьего отсека.
Адастров не писал родным. Ни строчки текста, ни аудиошума, ни кадра видео за все четыре марсианских года, что они провели в космосе, удаляясь от родной звездной системы.
В полдень, как и рассчитывал штурман, крейсер «Нут» вышел на орбиту Лейтен-726-8а, скинув скорость до второй космической по гравитации местных звезд, чтобы повернув носом по касательной, остановиться, если так можно выразиться в непрерывном движении Вселенной, в точке Лагранжа напротив оранжеватой точки в созвездии Волопаса. Оттуда, из Солнечной Системы движется направленный пучок световой связи - самой быстрой во Вселенной. Маневры заняли еще пять часов.
Ворон, на пятой вахте, будучи старшиной первой статьи, загнал свое отделение в трубу светоразгонного аппарата, разгерметизировал ее, и приказал лежать на гравилодках без движения. Любое неправильное потягивание мышцы тут же отдается звонким ударом в стенку. Торпедисты ненавидят подобные учения; волнуются, что за пловцами придется латать пробоины и вылизывать вмятины, поэтому Мирослав берет свободных матросов под крыло и приказывает слушать и записывать. За что его за глаза наградили прозвищем Писец.