—Любовь у нас выглядит в точности так, как она выглядит везде на свете, — сухо заявил призрак. — Нужно только понимать, что такое на самом деле любовь, а не забивать себе голову романтическими бреднями.
—И кто же поможет понять?
—Разумеется, наш фирменный психолог!
—Да он у вас мастер на все руки...
—Экстра-класс! Вы только платите — он вас убедит в чём угодно. Не верите? А вы попробуйте! Нет, правда, вот так сидеть развалясь и ругать ругательски то, чего в глаза не видел, всякий может. Только не думайте, что вам удастся таким образом выиграть пари!
Персефоний мысленно досчитал до десяти, делая вид, будто размышляет, потом сказал:
—Ну что вы, что вы, о выигрыше я уже давно не думаю... В ваших словах чувствуется сильная логика. Не знаю, во всём ли, но...
—Идёмте — и вы всё узнаете точно! Узнаете на личном опыте, с абсолютной достоверностью...
—В этом нет нужды. Вы меня уже убедили.
—А, э... то есть пари остаётся за мной? — уточнил удивлённый лёгкой победой призрак.
—Без всяких сомнений! — бодро заверил его упырь. — Я признаю себя побеждённым. Плачу полную цену проезда в Лионеберге и всем рассказываю о вас чистую правду и ничего, кроме правды, как и было условлено.
—А как же психолог?
—Меня ждут дела. Вы деловой разумный, должны понимать.
—Да-да, конечно. Так, значит, проезд до Лионеберге? Подождите меня здесь, никуда не уходите.
Он растворился в воздухе и вновь сгустился в зримый образ спустя всего минуту.
—Готово! Идёмте за мной.
Персефоний последовал за призраком в глухой проулок, потом краем площади — в закуток, где покачивались в полуметре над мостовой три или четыре ковра-самолёта. Около них стояли и нервно курили гномы в кожаных куртках, шлемах и очках-«консервах».
—Этот, что ли? — ворчливо спросил один из них. — В Лионеберге?
—Туда, — кивнул Персефоний.
Гном устало вздохнул и проворчал, обращаясь к фантому:
—Учти, прозрачный, это последний рейс! Я ещё живой, мне спать надо.
—Конечно, конечно, мой любезный Двалиано! Один рейс — и тебя ждут кружка какао, пачка лучшего табаку и теплая гнома! — радостно заявил призрак.
—Прошу прощения, — вдруг обратился к нему упырь. — Если это не слишком личный вопрос — чем вы питаетесь?
—Это слишком личный вопрос, — отрезал призрак и назвал цену перелёта.
Персефоний расплатился не скупясь. Ковролётчик, растоптав окурок и сплюнув сквозь зубы, хмуро оглядел упыря и, не подавая руки, представился:
—Двалиано.
—Персефоний.
—Это без разницы, я хочу сказать, когда вас замутит, или ещё чего, чтобы никаких «эй, ты», ясно? Меня зовут Двалиано, а не «слышь, как тя там».
—Без вопросов, — кивнул Персефоний и закинул поклажу на ковёр.
—Утепляться будем?
—Желательно.
Гном выдал ему толстый плащ, шлем и очки наподобие своих, приподнял ковёр на уровень крыш и крикнул вниз:
—Ждите меня к утру, парни! Кто прилетает первым — заказывает столик в «Пузанской башне»!
—А кто последним — платит! – весело ответили ему снизу.
Двалиано расхохотался и бросил ковёр вперёд и вверх. В воздухе настроение его резко улучшилось. Он промурлыкал себе под нос что-то неразборчивое, потом, повернувшись к Персефонию, миролюбиво поинтересовался:
—А чего это, сударь, вас так заинтересовало меню нашего Неляпа?
—Просто показалось, что он какой-то не совсем обычный призрак.
—А задел он вас, видать, за живое? — усмехнулся Двалиано. — Так и быть, открою секрет: надеждами он питается, всяческими желаниями и хотениями. Нас вот загонял сегодня — и уже мечтами об отдыхе сыт! Хех, да тут каждый на что-то надеется, город мечтаний! Однако позволю себе предположить, что с вас Неляп не слишком обильно напитался?
—Да, пожалуй...
Это известие почему-то порадовало ковролётчика.
—То-то! — сказал он и пояснил: — Говорили ему умные разумные: не срамись, Неляп, оставь свою ересь... Не сочтите за сплетню, сударь, просто иначе непонятно будет. Дело в том, что Неляп у нас, в некотором смысле, еретик: матерьялист.
—Ах вот оно что! — воскликнул Персефний. — Как это я не догадался? Ну конечно, вот откуда его дикие воззрения: он отрицает духовное начало...
—Не совсем так, сударь. Неляп — не простой матерьялист, а феноменальный.
—Что-что? Не слыхал про таких...
—Ну, я, может быть, гладко растолковать не сумею, но расскажу, как он сам объясняет. Показывает это он мне однажды серебряный рубль и спрашивает: «Как думаешь, Двалиано, этот рубль — явление матерьяльное, или духовное?» Я ему, конечно: «Матерьяльное!» — а он: «Вот и нет. Ты, говорит, прав лишь наполовину, и вот почему. Сей рубль, как действительно существующий предмет, есть феномен матерьяльный, это так. Но вот ты смотришь на него и что-то про него думаешь, верно? Скажи, что ты думаешь про этот рубль?» Я ему честно: «Что скучно ему в твоих руках, в моих бы повеселее было». А он: «Ну, вот, хоть бы это, и вообще, всякая мысль, которую можно отнести к этому рублю, есть феномен духовный. Стало быть, перед нами сейчас два феномена сразу: первый — матерьяльный, и второй, первым вызванный, — духовный». И всякий, говорит, реально существующий предмет есть единство двух феноменов. Вот он как придумал.