С маисовых лепешек стекал зеленый перечный соус. Бобы, жирное мясо, вареная картошка, ломти агуакате, сыр, пироги с маслянистой, острой начинкой… Кофе с молоком - верней, молоко с кофе - лился из бидонов в оловянные кружки, жидкое молоко с черными точками, как бы в веснушках кофеинок; люди макали в него вместе с пальцами лепешки и хлеб, а потом вынимали разбухшие куски и совали их в рот, отгоняя мух от усов.
От женщин исходил такой пронзительный запах, что мужчины старались прикоснуться к ним и хотели бы тут же повалить так же резко, как бросали камень на платформу, и поясницу ломило от вожделения, как от работы, и в носу жгло. Но женщины сбивались в плотный ком волос, горячих грудей под грязными блузками, толстых задов и от мужчин ускользали, бросая туманные обещания, которые, впрочем, выполняли, ибо многие уже были с брюхом.
Свисток возвещал конец перерыва. Еще ощущая вкус пищи - сколько ни ешь, им все не хватало,люди принимались за работу.
Кто-то закричал. Глыба фунтов в двести упала ему на ногу и отдавила пальцы. Позвали начальника. Он явился - с трубкой, в очках, съехавших на кончик носа, выделявшегося своей краснотой на белом лице,и приказал перенести пострадавшего под навес, где хранились инструменты, одежда и вода в стволах бамбука, которые тут употребляли вместо тыквенных сосудов. Там его положили на подстилку и пошли сказать о случившемся тем, кто работал подальше.
От боли он долго не мог открыть глаза. Боль душила его, и из мужчины он превращался в дитя, в младенца. Он, Панталеон Лопес, плакал как ребенок. Ему смачивали сухие губы. Потом он заснул, все от боли, а не потому, что ему хотелось спать. Люди испугались, не умер ли он. Нет. Его сморила боль и предвечерняя жара, тут никогда не холодало.
- Да, Кучо, трудно землю-то укротить! Аделаидо Лусеро подставил лицо темноте. На небе не было ни месяца, ни звезд, только огни в поселке светились.
- Сам видишь, сегодня - Панталеон, завтра - кто из нас, не дай господи!
- Начнем считать, Кучо, вовек не сосчитаем. Гибнет тут столько, что диву даешься, как это сам еще жив. Кому что выпадет!.. На этих работах одно узнаешь верно: что кому положено, так и будет. Вот, скажем, шли мы с Леоном Лусио, с китайцем, и укусила его гремучая змея. У меня по ноге проползла и не тронула. Он ей, вишь, по вкусу пришелся. Не повезло… Раздулся весь, бедняга. Мистер этот, который в лагере распоряжался, даже сморщился весь. А один старик вислозадый, тот еще и свихнулся. Да, Кучо, укусил его скорпион, и такой ядовитый, вредный такой, что сперва жар поднимется, а потом болезнь кинется на мозг. И Хобалъдо еле живой; их всех покалечило, которые из Хальпатагуа. Троих песком придавило, обрушился он на них, когда они скалу буравили.
- Сами на то идут, - сказал Кучо (сигарета его светилась во тьме). - Люди взрослые, своя воля есть, знают, что делают, их уже не проведешь.
- И заработать хотят, вот что. Без денег, без этих золоченых господ, как ни бейся, ничего не выйдет. Что ни имей, а если денег не платят - и работать ни к чему, и силы нету.
- Знают, что делают…
- Верно. А все ж…
- Хочешь сказать, работают дружно? Да как же иначе, когда надо одолеть земли, где и плодам расти, и людям жить.
Ветер доносил издалека запах гудрона - резкий, но не противный, и вдалеке, там, где была железная дорога, мелькали окна вагонов. Здесь не ведали отдыха ни днем, ни ночью. Паровозные топки и другие машины пожирали деревья; работа пожирала все больше людей и железа; скалы крошились в печах, обращаясь в чистую, белую известь; фундамент и стены новых зданий пожирали все больше камня; пожирали его и насыпи, мосты и плотины, о которые сонно билась вода и срывалась потом водопадом, приводя в движение турбины, порождая электрический ток, который бежал во все стороны, пробивал провода огненным осиным жалом, давал свет и в сонме искр, в синем сиянии буравил рельсы, плавил стальные пластины и сваривал навеки края металлических листов.
Дело спорилось, все ликовали. Все, от мала до велика, от самых ничтожных до начальства, радовались, как радуются победе над врагом, ибо чувствовали, что вместе его одолели, словно воины, не считаясь ни с жертвами, ни со смертью, не говоря уж об увечьях. Но в каждом войске есть дезертиры; и люди, испугавшиеся битвы, спасовавшие перед опасностью, чувствовали, что им не по силам этот героический труд.
Аделаидо и Кучо, обоих сразу, трясла болотная лихорадка. Шмыгая носом, как псы, стремящиеся узнать, куда их гонят, они ехали в набитом больными вагоне, на соломе вместо матраса.
Наконец они прибыли в утлое деревянное строение, беленное снаружи, некрашенное внутри. Там сновали какие-то люди, которые сунули им в рот пахнущие водкой трубочки (их протерли спиртом), вскрыли вену на руке, взяли кровь и, не взглянув на них толком,тут навидались больных, чего уж глядеть! - дали по круглой коробочке пилюль, которые помогают от жара.