— И чего вы смотрите на своих кровопийцев? — говорил Юлаеву Хлопуша. — Эвон как они вас со шкурой-то обманули. Решить их надо, Салаватка, жизни решить! Верно, Емеля?
— И впрямь, Салават, — отозвался чернобородый казак, с быстрыми, как огонь, глазами. — И с той стороны зачать надобно. Великую службу народу сослужишь этим.
— Езжай, Салаватка, в аулы, и зачинайте зорить обидчиков своих, — напутствовал Хлопуша. — Скоро на Яике подымется народ, а он… — Хлопуша кивнул в сторону чернобородого, — он поможет.
Они разошлись. Салават отправился в Башкирию, а казаки тайно, обходом проникли на Яик.
Салават подъехал к Юрезани. Он выбрал удобное место для ночлега, расседлал коня и запалил костер. Ночь была тихая и темная. С противоположного берега иногда доносился хруст валежа.
Вдруг с перебора донесся протяжный, отчаянный крик. Прибрежные скалы гулко повторили его:
— А-а! Спа-си-те!
Салават вскочил на ноги. Крик повторился, но глуше и короче.
Как кошка, бросился джигит сквозь кусты на зов. Выбежав к перебору, он услышал всплески и фырканье. Салават сбросил с себя верхнюю одежду, сапоги, шапку, кривую саблю и бросился в холодную воду Юрезани.
С тяжелой ношей возвратился Салават к костру, положил человека к огню и подбросил сухих сучьев. Огонь взметнулся, осветив фигуру лежащего на земле. То был Хлопуша. Обрадованный встречей, Салават принялся растирать могучее тело казака. Вскоре Хлопуша отошел и еле-еле проговорил:
— Я думал конец… Спасибо, брат. — Он замолчал и снова тихо заговорил: — Каторга не сгубила, кандалы и плети перетерпел, а тут вишь… Думал брод.
Хлопуша открыл глаза:
— Салаватка! Ты ли? Вот те и на. Дай-ка поцелую за душу твою, без тебя конец был бы.
Они крепко расцеловались. Лицо у Хлопуши было бледное, его бил озноб.
Салават подал бешмет.
— Спасибо, брат, — поблагодарил казак. — Не чаял выбраться.
— Как ты закричал, я сразу узнал голос.
— Грех нам не узнать друг друга. Товарищочки ведь. Куда путь держишь?
— В аул надо, народ поднимать надо.
— А не врешь?
— Зачем? Правду говорим. А ты куда идешь?
Вместо ответа Хлопуша обнял его еще раз, помолчал и сказал:
— К тебе шел.
— Пошто?
— На Яике народ поднялся. Вам надо, — веселее будет.
— А товарищ твой где?
— Вот он головой всему и будет. Пугачев он!
— Отдохнешь, — назад пойдешь, Хлопуш. Башкирский народ вам поможет.
Восстание давно созрело. Не было только искры, которая упала бы в сердца людей и зажгла пожарище народного гнева.
Салават понимал, что сейчас рано поднимать весь народ. Яицкое восстание не разрослось, не перекинулось на Урал. Башкирцев могли легко разбить, окажись они в голове восстания, ближе всего к крепостям. Поэтому Салават ограничился тем, что отобрал пока сотню удалых джигитов и кинулся с ними в родные башкирские леса и горы.
Юрезань в этом месте круто поворачивает к востоку. В стороне от поселка стоит высокая усадьба Мосолова.
Отряд Салавата ночью подошел к воротам. Залаяли собаки.
— Кого бог послал? — послышался заспанный голос сторожа.
— Гонец к хозяину, пакет привез из аула. Дома?
Засов звякнул, и ворота распахнулись…
В темной спальне слышался храп. Принесли огня.
— Эй, Мосаль, вставай, — крикнул Салават.
— Кто? Кто тут? — испуганно закричал Мосолов.
— Гости к тебе, должник ты наш за баранью шкуру.
Блеснули сабли, и Кондратий Петрович не успел ничего ответить.
— Зажигай, яндыр, — распорядился Салават и кинулся вон.
Это было только начало. Яицкое восстание разгоралось. Родина Салавата волновалась, как море: вот-вот хлестнет через край. Наконец, момент наступил.
В аул приехал важный чиновник и объявил о мобилизации: для подавления восстания Емельяна Пугачева нужны были солдаты. Родной аул Юлаева был объявлен местом сбора всей округи. И вот помчались в аул Юлаев тысячи джигитов на лихих конях. Удивился чиновник: «Какой исполнительный народ!»
А когда собралось грозное десятитысячное войско, вышел из толпы джигитов Салават и сказал, куда нужно итти.
И привел он все это войско к Пугачеву и сказал:
— Падша! Я привел тебе десять тысяч людей. Возьми нас к себе на службу. До последней силы будем драться мы за счастье народа. Это говорю я, Салават сын Юлаев!