— Человеку не дано судить других людей, — напомнил отец Михаил. — Это право есть у одного лишь Господа, и перед ним всем нам придется рано или поздно держать ответ. Так вот, когда настанет мой черед, я хочу предстать перед ним со спокойной душой и чистой совестью. Поэтому, Иван Данилович, отлично вас понимая, присоединиться к вам я никак не могу, уж вы не взыщите. И еще одно, — сказал он после непродолжительной паузы. — Знайте, я очень рад, что у нас с вами состоялся такой откровенный, можно сказать, задушевный разговор.
Некоторое время Петров молчал, дымя сигаретой и утирая пот с лица и шеи с таким ожесточением, словно хотел содрать с себя кожу, а потом вдруг предложил:
— А пойдемте выпьем! Вот тогда у нас с вами выйдет настоящий задушевный разговор.
— Благодарю за приглашение, — сказал отец Михаил, — но вынужден отказаться. У меня масса неотложных дел, да и у вас, извините…
Участковый безнадежно махнул рукой.
— Понимаю, понимаю. Гусь свинье не товарищ, да? Да нет, я не обижаюсь, вы правы. Только… Словом, ладно. Сделаю, что могу.
— Спаси вас Бог, Иван Данилович. Я на вас очень надеюсь, — солгал отец Михаил.
С реки вдруг долетел сиплый гудок, и сейчас же послышалось размеренное постукивание дизельного движка. Отец Михаил и участковый разом повернулись в ту сторону и увидели старенький буксир, который как раз в этот момент появился из-за излучины и теперь медленно, но упорно пробивался против течения к леспромхозовской пристани.
— О! — без особого воодушевления сказал Петров. — Катер пришел. Первый в этом году. Значит, через пару часов во всем поселке ни одного трезвого не останется. Веселенький будет вечерок… А вообще-то, что ни делается, все к лучшему. Может, по пьяному делу кто и сболтнет насчет этого пожара.
— Ну, вот видите, как все хорошо складывается.
— Да уж, — с сомнением сказал Петров и, просунув толстые пальцы под узел форменного галстука, принялся копаться там, пытаясь застегнуть пуговку на воротнике. Сигарета при этом торчала у него в зубах, и дым разъедал участковому глаза, заставляя щуриться. — Уж куда как хорошо! Не прирезали бы кого-нибудь, — добавил он озабоченно и повернулся к отцу Михаилу. — Идемте?
— Ступайте с Богом, — отозвался батюшка, — а я еще немного побуду здесь, подумаю… Канистру не забудьте.
— Как же, как же, помню, — проворчал Петров и, подхватив с земли бесформенный ком, некогда бывший канистрой, заспешил вниз по косогору к пристани, где уже швартовался первый в этом году катер с припасами и горючим.
Отец Михаил еще немного постоял у пепелища, давая участковому уйти подальше, а потом стал неторопливо спускаться следом по освещенному ярким солнцем, обрамленному березами и лиственницами склону, привычным усилием преодолевая силу земного тяготения и собственное нетерпение, понуждавшие его ускорить шаг, а то и вовсе пуститься бегом.
Дорогой батюшка размышлял о том, что сказал участковый. Известие о том, что жители поселка поклоняются каким-то языческим идолам, лесным духам, не стало для него полной неожиданностью. Он уже давно начал подозревать нечто подобное и даже писал по этому поводу в епархию — три письма отправил, из них одно на имя самого архиерея. Толку из всей этой писанины не получилось никакого, да и уверенности, что его депеши благополучно дошли по адресу, у отца Михаила не было — в здешней глуши почта ходила скверно, да и почтальон, как ни крути, тоже местный, а значит, мог оказаться заодно с теми, кто уже больше года пытался выжить отца Михаила из Сплавного.
Кроме того, какую помощь мог оказать ему архиерей? Вот именно, что никакой! Все, что мог сделать владыка, так это отозвать отца Михаила от греха подальше из Сплавного, расписавшись тем самым в бессилии святой православной церкви перед каким-то лесным доморощенным культом. Допустить этого отец Михаил не мог, и дело тут было отнюдь не в гордыне. В сущности, работа священника в понимании отца Михаила заключалась в непрерывной борьбе со злом — так же, кстати, как и работа участкового. Недаром ведь и про священника, и про милиционера говорят, что они служат. А служба — она и есть служба, тут выбирать не приходится.
У пристани, где пришвартовался катер, уже собралась изрядная толпа, в гуще которой виднелись поставленные как попало машины — «уазик» директора леспромхоза, расхлябанный грузовик, используемый как для подвоза продуктов в магазин, так и для доставки дров местным жителям, потрепанный леспромхозовский «ЗиЛ», приехавший забрать бочки с бензином и соляркой, и еще одна машина, появлявшаяся в поселке очень редко, но уже успевшая примелькаться отцу Михаилу, — тупоносый «ГАЗ-66» повышенной проходимости. Этот армейский грузовик был чуть ли не до самой крыши густо забрызган дорожной грязью, а зеленый брезентовый тент, закрывавший кузов, выгорел почти добела и местами прохудился.
Эта машина, как обычно, привлекла внимание отца Михаила. Никто в поселке не знал, откуда она появляется и куда исчезает, но отец Михаил подозревал, что кое-кто догадывался и благоразумно помалкивал в ладошку. Потрепанный «газон» возникал на пристани или у магазина не чаще раза в два-три месяца и, под завязку загрузившись самым необходимым, снова исчезал в неизвестном направлении. Приезжали на нем какие-то угрюмые, молчаливые люди — как правило, одни и те же, в количестве четырех человек. Но припасов — муки, соли, спичек и иной дребедени — они набирали отнюдь не на четверых. Отец Михаил как-то раз попытался рассчитать число едоков, исходя из количества погруженных в машину мешков с мукой и периодичности появления грузовика в поселке, и у него получилась такая цифра, что он схватился за голову. Выходило, что где-то в окрестностях поселка существует поселение, насчитывающее никак не меньше ста, а то и ста пятидесяти человек.
На карте никакие поселения не значились. Не было в округе также воинских частей, рудников, мест лишения свободы и иных объектов, где могло бы разместиться такое количество народу. А были в округе нетронутые леса, крутые скалистые склоны, множество мелких ручьев, несколько малых озер да пара-тройка серьезных болот.
Помнится, когда отец Михаил поделился своими недоумениями с участковым, тот лишь плечами пожал. «Мало ли, — сказал он равнодушно. — Геологи какие-нибудь, или охотники, или еще кто… Вы, батюшка, на карту не смотрите, карта — она из бумаги, а бумага все стерпит. Места у нас тут дикие, нехоженые, в самый раз для тех, кто с государством не хочет иметь никаких дел. Может, это кержаки, староверы местные, а может, еще кто… Они вас не трогают, и вы к ним не лезьте, на что они вам сдались?»
Такое отсутствие любопытства у человека, который по долгу службы обязан знать обо всем, что делается на его участке, уже тогда показалось отцу Михаилу странным. А теперь, когда участковый ненароком разоткровенничался и поведал о загадочной судьбе своего предшественника, все окончательно прояснилось: лейтенант просто боялся и прилагал все усилия к тому, чтобы как можно дольше оставаться в стороне, не вмешиваться в события. Да и была ли его откровенность нечаянной? Может быть, он завел этот разговор намеренно, желая напугать отца Михаила и выпроводить из поселка, пока не начались настоящие неприятности?
Спустившись с горы на единственную улицу поселка, отец Михаил потерял из виду пристань со стоявшими на ней грузовиками — ее закрыло ветхое деревянное здание склада. Обходя самые глубокие лужи, батюшка двинулся домой. На полпути ему снова повстречался Могиканин, который с крайне деловитым видом сооружал подкоп с целью проникновения в чужой огород. Комья сырой земли так и летели во все стороны, поросенок азартно хрюкал и повизгивал, энергично вращая смешной закорючкой хвостика. Дело у него шло на лад: когда батюшка с ним поравнялся, из дыры под забором торчала уже только задняя часть Могиканина. Было непонятно, что понадобилось поросенку в огороде, где в данный момент не произрастало ничего съедобного; оставалось только предположить, что Могиканин проводит учения, дабы потом, когда съестное в огороде появится, не ударить пятачком в грязь.
Чуть позже, когда отец Михаил уже почти поравнялся со своей калиткой, его обогнал грузовик — тот самый «ГАЗ-66», что привлек его внимание на пристани. В кабине сидели двое; еще двое, оба в армейском камуфляже и шляпах с поднятыми накомарниками, расположились на скамейках у заднего борта по обе стороны кузова. Полог тента был поднят, и отец Михаил сумел разглядеть этих двоих — аскетически худых, бледных, с волосами до плеч, но гладко выбритых. Позади них горой громоздились мешки и картонные коробки. Две пары холодных, лишенных выражения, неподвижных, как у покойников, глаз скользнули по лицу отца Михаила равнодушным взглядом, и батюшку вдруг обдало нехорошим ледяным сквозняком, словно из приоткрывшейся могилы.