— Помнишь обо всем, что здесь говорилось? — Брови Варвары сурово сошлись и выпрямились в линию, точно ладонь у полицейского, который отдает честь перед тем, как обвинить в свершенных непотребствах.
Клара кивнула:
— И хочу, чтобы все произошло как можно скорее.
А виноват во всем — я. Именно мои невидимые посторонним развлечения нарушили спокойствие царевны, именно они поменяли знак ее желаний на противоположный. Интересно, предусмотрен ли у Варвары такой поворот? Если да, то — нет слов, одни междометья. Даже страшновато: что еще содержалось в том сценарии? Что если это действие — не последнее, и по окончании неуемная компания не перейдет еще к чему-то? Хотя — к чему? Куда дальше-то?!
Думаю, эти найдут куда. Вспомнилось мелькнувшее недавно среди прочего:
— …тело каждой женщины, — объясняла Варвара, — не похоже на другие, поэтому единых правил не существует, задаются лишь направления. Не только внутрь, — последовал укоризненный ответ что-то изобразившей жестами Ярославе. — Если упрощенный до безобразия мужской организм имеет единственную зону удовольствия, то у нас их неимоверно много, они разбросаны и по поверхности тела, и внутри. Шея, грудь, живот, внутренняя поверхность локтей, коленей и бедер, запястья, поясница, ступни, пальцы ног… У некоторых даже макушка!
— А вот это? — Ладони Феофании постучали по налитой упругости тыла.
Звуки разнеслись звонкие и веселые, как сама вызвавшая их к жизни царевна.
— И это, причем по-разному: у одних поглаживанием, у других поцелуями, у третьих — похлопыванием или поркой.
— Что?! — Руки Феофании отдернулись, будто ошпаренные. Она даже зачем-то подула на них.
— Существуют люди, которым это нравится, — с усмешкой подтвердила Варвара.
— И когда нас наказывают плетьми, им это как нежданная порция десерта? — возмутилась Феофания несправедливостью жизни.
— Только в другом месте, — хохотнула Любава.
Антонина угрюмо осведомилась:
— А среди нас есть такие?
Девичьи головы повертелись, старательно выискивая что-то глазами, извилины загудели, прокручивая известные факты и стараясь припомнить неправильную особь по каким-то случайным деталям прошлого.
— Что мешает нам попробовать? — нежданно принеслось от Любавы — задумчиво и одновременно задорно.
— Я бы доверила проверку нашему пособию, — заявила Ярослава. — Если некое удовольствие существует, думаю, мужская рука обнаружит его у нас быстрее. Кто «за»?
Осторожно потянулась вверх рука Александры. Ее отважно поддержала Майя. Со страхом приподнялись руки Любавы и Феофании, а Кристина совершила подобный подвиг без сомнений:
— У нас замечательное пособие, этим нужно воспользоваться по всем направлениям!..
Вот, а я сомневался, возможно ли «куда дальше». Фантазиям царевен стоило не столько завидовать, сколько опасаться их, особенно последствий, когда подвинувшиеся на почве свалившейся свободы создания окажутся среди родителей и святых сестер, а меня, случайно вознесшегося до руководства, вернут в статус имущества.
У девушек в их нынешнем состоянии понимание причин и следствий не нашло общего языка с желаниями и, фыркнув презрительно, отправилось почивать. Оно ушло далеко и надолго и, видимо, просило больше не беспокоить. Пример — стушевавшаяся фигурка Клары, которая старалась истончиться до полной прозрачности, чтобы вместо нее видели шумевшие кроны и темневшую за плечами кардиограмму горного массива. Кончики русых волос, спускавшихся на плечи, закруглялись к петлицам ключиц и щекотали их, отстриженная челка превращала лицо в окошко, откуда выглядывали недавно миндалевидные глаза, теперь округлившиеся от предстоявшей жути. Чувствовалось, как царевну корежит от события, на которое зачем-то решилась. Никто не заставлял. Зачем же?!
Решительное «я хочу!» контрастировало с последующим «хочу, чтобы все произошло как можно скорее». В финале — завуалированная просьба о помощи, причем с любой стороны: можно ускорить, а можно отказать, и в обоих случаях Клара вздохнет с облегчением. Но чего она хочет больше? Слова — ложь. Любые. До тех пор, пока не превратятся в поступки. Даже ясновидящие не знают, принесут ли им завтра денег, или пора идти работать по основной специальности. Ни один прорицатель не готов отдать жизнь или хотя бы зуб за свои высказывания. Даже дельфийский оракул, от одного слова которого рушились империи, всегда оставлял возможность трактовать выдаваемые пифиями откровения двояко.
— Варвара, — подал я голос, и бурунчики разноцветных любопытных голов всколыхнулись над океаном белых волн. — Если человек боится передумать, то не готов.