Солдаты рванулись в море, порыв – был, и если жизнь Прокла Савельевича в этот момент находилась еще в их руках, то прораб сделал молодых ребят подлецами на всю жизнь.
Все выстроилось в прямую, как струна, линию. К тому же, название этого южного местечка в переводе с греческого означает, представьте себе,– порыв. Тут и заголовок, и тема.
Заместитель главврача санатория – начмед был краток и сух.
– Нет, он не утонул. Это смерть на воде, в просторечии называется иногда «охотничья смерть». Охотник бросается за подбитой уткой в холодное озеро, смерть наступает мгновенно.
Невысокий, седой, в очках, начмед смотрит на часы и решительно обрывает разговор:
– Все. До завтра. Вы заняли у меня лишнюю минуту. Теперь я вынужден извиняться перед больными, они, вероятно, ждут приема.
Педант.
Судмедэксперты подтвердили: смерть на воде, поэтому тело не погрузилось. Спазм коронарных сосудов. Вода была в то утро холодной: 16°. Высчитали – смерть произошла почти за час до того, как тело обнаружили солдаты, пришедшие на работу.
Я разыскал солдат.
– Нас было на берегу тридцать пять, трое плавают плохо. Но если бы хоть какие-то признаки жизни были, все бы кинулись спасать, даже эти трое. От волнореза до трупа было метров пять, все ведь видно. Тут же позвонили в милицию.
Прораб добавил:
– Мы на море живем, что к чему знаем. ЧП здесь бывают, но чтобы кого-то не спасали – не помним.
Какая же правда осталась в письме в редакцию? Никакой. Не подтвердилось ни одно из обвинений.
Да, смерть всегда преждевременна, но всегда ли надо искать виновных? Оставалось объясниться с Верой Ивановной и уехать.
Но, вероятно, не бывает пустых жалоб, если ничто не подтвердилось, значит, были тому причины.
Зачем-то – еще не зная зачем? – я бродил по поселку, по санаторию, разговаривал с людьми. А вот, наверное, зачем: меня насторожило одно слово, которое Вера Ивановна добавляла, говоря о ком бы то ни было,– «некий». Милиционер, некий Стороженко, соседка, некая Власова, санаторный врач, некий Люблин.
– Вы знаете, Прокл с Верой скрытно жили. Друзей у них не было. В «Волгу» свою сядут, и покатили. По пути не подбросят.
– А уж прибеднялись-то. Вы у них дома были? Буфет видели? Вместо посудных ящиков – посылочные приспособили. Он всю жизнь в старом бостоновом костюме так и проходил.
Нелюдимы были, скупы? Но вреда-то никому не принесли.
Сравнительно недавно по поселку, словно дым, прибитый ветром, пополз слух: у Веры Ивановны в гараже, где «Волга», был клад – деньги, золото, бриллианты. Но опять же их дело – тратить или копить. И где хранить – их дело. Я все пытался примирить покойного с живущими. В конце концов, о покойном, как принято,– или хорошо, или ничего.
Прокла Савельевича, увы, не вернуть, можно лишь выразить глубокое соболезнование по поводу случившегося.
Но стало вдруг выясняться другое: спасать нужно живых, они, живые, не могут ухватиться хотя бы за соломинку.
Письмо в редакцию с требованием помочь привлечь к суду председателя исполкома поселкового Совета Васько «как участника гибели мужа» Вера Ивановна написала более четырех месяцев спустя после несчастья. И свидетельство о смерти она оформила тоже спустя эти же долгие месяцы – почему?
– Мне Сергей, брат Прокуни, посоветовал, он в городе живет, далеко: не отдавай, говорит, паспорт, оставь себе, на память.
С этого момента я поплыл уже против течения, удаляясь от того места, где умер несчастный Прокл Савельевич.
Бренная жизнь наша. Пока все хорошо, много ли мы знаем друг о друге, даже живя под одной крышей,– на работе, дома. Братья Андриенко друг друга знают теперь до мелочей не столько потому, что одна кровь, сколько потому, что смерть Прокла была уже второй.
Всего их пятеро, братьев. Три зубных врача и два зубных техника. Клан. Еще была сестра – Нина, добрая, отзывчивая. Она и умерла первой. Старший брат Савелий, любивший Прокуню, написал ему тогда письмо. Цитирую. Разъяснения в скобках – мои.
«Душа страдает, сердце плачет по усопшей нашей звезде Нинуле! Кирилл (муж умершей) сказал мне, чтобы я организовал яму. Я нашел копачей, заказал обед. Взяли венки, замечу, все пять венков покупал я, Сергей (брат) ни одного. После похорон я с моей Людой поехал забрать свои деньги, которые оставлял покойной Нине. Только приехали, я сказал, что в шифоньере под газетой лежат мои 500 рублей. Кирилл открывает шифоньер, а там пусто. Моя Люда и говорит: а где Нинины платья, шерстяные кофты, рубашки, отрезы на платья, ситец? Он говорит: не знаю. Потом говорит: ну, что-нибудь возьмите на память. Люда ответила: ладно, ничего мне не надо, дай только чернобурку. Он отвечает: а ее нет. Тогда я нашел отрез в диване и говорю: это мой. А Кирилл говорит: нет мой, на костюм. Я говорю, там не мужской рисунок, это я Нине покупал. Я отрез забрал, а ему стало стыдно. Я еще взял пальто Нины, оно подошло на Люду, и туфли, они тоже подошли, предложил Кириллу рассчитаться со мной за моги\у, за обед. Он закричал: «Вы хотите меня ограбить!» Тогда мы с Людой забрали Нинины серьги... А остатки водки после поминок я взял себе, я же за нее платил, да еще две бутылки отдал копачам... Целую тебя – Савелий».