Хозяева возражать не стали, вывели нас во двор и указали на чердак сарая, стоявшего неподалеку, предложив найти там свободное место, пригодное для сна. Жавье пожал нам руки и вручил по пять тысяч песет[3] каждому. В ответ на вопрос, сколько это денег, он закатил свои базедовы глаза и удалился вместе с Жуаном в сумрак ночи. Раздался визг стартера, потом рев мотора, и мы, оставшись одни, поплелись к сараю.
Поиски матраца, на котором бы никто не храпел, оказались делом непростым, но советским людям к трудностям не привыкать. Уже через пять минут мы беспечно дрыхли без задних ног, совершая рутинное путешествие во времени — из дня вчерашнего в день завтрашний.
Утром, когда я открыл правый глаз и увидел перед собой обнаженную женскую грудь, я попытался отмахнуться от этого видения и протер мысленно несуществующие линзы. Видение, однако, не исчезло, но натянуло на себя футболку и назвалось Эстер. Имя мне тоже понравилось. Завязался светский разговор, во время которого я, каюсь, был слегка рассеян, поскольку пытался на ощупь определить, не один ли у нас матрац. Видя такого невразумительного собеседника, обиженная Эстер удалилась по своим делам.
Знала бы родная Партия, в какой лагерь попал ее сподвижник!
Лучи утреннего солнца осветили еще около двадцати матрацев вместе с их обитателями. Все они являлись людьми и, в моем понимании, иностранцами. Перечислять их здесь полным списком нет никакой возможности, но, к счастью, и необходимости в том тоже нет.
Умывшись в ушате ледяной воды, стоявшем во дворе, и почистив зубы, от чего они сразу испуганно заныли, мы с Шурой помчались вприпрыжку на камбуз, надеясь убедиться, что вчерашний импровизированный ужин — это всего лишь досадное недоразумение. Нас встретили ласковые улыбки «старожилов», восседавших на скамейках вдоль стола. Всем предложили взяться за руки, чтобы совершить небольшую медитацию перед приемом пищи. Требовалось хорошенько сосредоточиться, почувствовать, так сказать, спинным мозгом рядом сидящего товарища и передать ему тепло своей души по невидимым проводам любви. Не знаю, к кому ушла моя энергия, но в меня явно никто не целился.
Когда процедура группового духовного соития завершилась, взор мой устремился в сторону накрытой поляны, и тихая паника овладела мной. Расставленные для общего пользования пиалы были полны вчерашней белой дряни. Кое-где виднелись тарелки с разложенной на них зеленью, сильно смахивающей на ту, с которой ведут неравную борьбу на своих огородах российские крестьяне, а по всему столу кто-то заботливо разложил ломти блокадного ленинградского хлеба с опилками. Я налил себе в стакан проверенного вчера молока и стал его пить мелкими глотками, пытаясь сообразить, что все это значит, и что ответить первому любопытному на вопрос об отсутствии аппетита. Шурино стандартное «I don’t speak English» тут явно не годилось.
Тем временем поляна быстро пустела. Наблюдая, как наделенные разумом существа с аппетитом уписывают этот силос, я все больше мрачнел, и самые нехорошие подозрения закрадывались в мое сознание. С Шурой, судя по всему, творилось нечто похожее — он меланхолично прихлебывал молоко и двигал желваками.
Наконец, покончив с завтраком, мы снова взялись за руки и совершили очередной намаз. Готов поклясться, что по минимуму тридцать процентов всей доброты и тепла мира в этот момент прошли через нас с Шурой и провалились в некое подобие черной дыры. Мне даже показалось, что в помещении запахло паленой серой.
Выдержав предусмотренную регламентом паузу, мы дружно поднялись из-за стола и гурьбой отправились к стенке, где висели какие-то детские рисунки. С первого взгляда на них стало ясно, что это — сегодняшний график выполнения работ по лагерю, и я вспомнил, что он называется «трудовым международным». Согласно расписания в мою задачу входило снабжение лагеря питьевой водой, а Шуру ждала вырубка леса. Мое воображение, обостренное голодом, тут же нарисовало безрадостную перспективу таскания воды из колодца двенадцатилитровыми оцинкованными ведрами, но я представил Шуру на лесоповале с бензопилой в руках, и мне полегчало.
До начала выполнения трудовой повинности у нас оставалось примерно полчаса, и я решил провести это время с максимальной пользой — достал то злополучное приглашение, перечитал его еще раз внимательно и сверил свой вольный первоначальный перевод со словарем. Меня ждало потрясение, сравнимое по своей силе разве что с известием о смерти очередного Генерального Секретаря. Там, черным по белому, напротив слова «avoid» было написано — «избегать, уклоняться». Размышляя, как потактичнее сообщить о сделанном открытии Шуре, я съел недельную порцию ногтей и выкурил пачку «Беломора».