Села напротив. Я не могу от нее глаз отвести.
– Катька! Какая же ты красивая!
А она все еще, то ли шутя, то ли в серьез.
– Сама такая! На себя посмотри!
И мы с ней, весело, смеясь, начинаем брызгаться, а потом отмокать, наслаждаясь ощущениями обволакивающей горячей неги и присутствия наших близких, обнаженных тел.
Первые секунды мы мостимся, располагаемся. Ищем положения тел такое, что бы оставить другой больше места. Потом, найдя такие позы, откидываемся по разные стороны и погружаем тела в горячую, словно очистительную от всех напастей и неприятностей воду. Катька закрыла глаза и лежит рядом. Я вижу ее сквозь воду, вижу ее тело. Рукой дотрагиваюсь до ее ноги и чувствую, что она все еще в напряжении. Рукой приятно ощущаю ее оголенность и беззащитность. Смотрю во все глаза на ее выступающую из воды торчащую и такую, уже вовсе не маленькую грудь. Вижу, как она распласталась, обмякла, но все равно торчит темными, похожими на маленькие, крошечные наперсточки, сосками. По ним вижу, что она все еще возбуждена. Я и сама ощущаю что-то в этом совместном купании сексуальное и необычное. Но, что? Пока сама не знаю. Смотрю на ее лицо, которое замерло, откинулось и спокойное. Вижу ее такие красивые и мохнатые, густые ресницы, которые прикрыли глаза и слегка подрагивают. Что? Она подсматривает?
– Ты, что? Ты подсматриваешь?
– Ну, да! А то, как же?
– Почему? Объясни?
– Мне приятно. Это раз. Потом мне приятно вдвойне от того, что и тебе это приятно. Это два. И еще. Еще мне невозможно отвести от тебя глаз! Это три!
– Ну, прямо так и не возможно? Не верю. Что ты такое находишь в том, что смотришь на меня?
– Ты напрашиваешься на комплименты?
– Вот еще? А впрочем? Мне приятно их будет впервые услышать. Мне ведь еще никто их не говорил.
– Как это? Что? Никто и никогда? Что ты мотаешь головой? Не поверю! Обманываешь! Сознайся! Врешь? Что? Соврала?
– Ни сколько! Ну, так я слушаю! Начинай! Что? Не получается? А ты повторяй за мной. Наташенька, ты самая… Ну, что ты? Ну, давай же! Вот так то! А ты, врешь, да обманываешь. Поняла теперь? Вот так и живу. Без этих самых, комплиментов. А что поделать? Если даже самая лучшая подруга и друг, не знает что мне сказать!
– А ты что? Так и считаешь? Что ты моя подруга и друг? И все на этом?
Я стушевалась от ее вопроса. Замялась с ответом. Не хорошо промолчала. И желая разрядки, на правах хозяйки говорю.
– Ну, комплиментов в ванной я не дождалась. Может их потом, в теплой и чистой постельке услышу? Ну, давай уже мыться!
– Давай! Подруга и друг. – Это она уже с ехидством.
– А вот и давай! Чур, ты первая мне спинку трешь! Нет! Ты, ты! Я же первая попросила. Что не честно? Что я хозяйка и мне надо уступать гостям? А идите вы, знаете куда? Куда, куда! В баню! Вот куда!
Начали с перебранки шутливой, а потом все серьезней и серьезней. Она меня трет мочалкой, а я изнываю вся прямо. Мне так хочется ее прикосновений, того, чтобы она меня трогала, ласкала руками, пальчиками. А она, как назло, елозит медленно по мне мочалкой и все. Меня это уже начинает раздражать.
– Теперь я. – Говорю и начинаю ее натирать мочалкой осторожно и нежно. А она.
– Сильнее. Посильнее нельзя?
– Можно. Но только я все буду делать осторожно. Вот так, а так, можно?
Руками ловлю и начинаю гладить мыльной рукой ее груди, которые свободно и очень доступно отвисли под ее согнутым телом. Руки сами тянутся к ней и я, отпуская мочалку, уже обеими руками скольжу, пытаюсь сжать ее груди, ставшими такими скользкими, недосягаемыми, ускользающими. При этом я на мгновение ощущаю плотные и округлые утолщения в глубине, молочные железы, догадываюсь я, но только на мгновения, потом они тут, же выскальзывают. Меня эта игра сразу же захватывает, и я уже прямо, нахальничаю. Каждый раз стараюсь ухватить, сжать эти ее твердеющие комочки желез в глубине груди, но каждый раз они тут же, выскальзывают из-под рук. Очень эротично скользят и качаются, ожидая моего очередного нападения. А я все сильнее разжигаюсь, наваливаюсь на нее всем телом, и она приседает на ноги, выпрямляясь. Я так и остаюсь стоять над ней, сзади. Она откидывается, прислоняется ко мне спиной и опирается на мои ноги, и руками гладит мои ноги. Ей неудобно и я слегка поворачиваю, разворачиваю ее тело к себе лицом. Теперь она сидит у меня в ногах. Ее лицо, в опасной близости от моей зарастающей, редкими волосиками, мокрой и ждущей ее женской радости. Она поднимает лицо, смотрит, а затем ее лицо сближается и врезается в мое тело там. Я его прижимаю со стоном, так как уже давно хочу и жду этих ее незабываемых прикосновений там. Тело мокрое, поцелуи не так ярко чувствуются, и я отступаю, сажусь. Она наплывает, наваливается на меня своим скользким, горячим телом, пролезая между моих раздвинутых ног. Она тянется к моим губам, и я так же тянусь к ней навстречу. Не рассчитав, мы ударяемся больно зубами.
– Ой! Прости меня.
– Нет! Это ты прости. Я так хочу тебя, что налетела, сделала тебе больно.
– Нет, мне совсем не больно. Ты, правда, так меня хочешь?
– Нет! Не хочу! Я просто безумствую! Ты, что не видишь? Куда ты? Не уходи! Прошу тебя, милая, Катенька!
– Ляг. Ляг на спинку! Так! Теперь раздвинь ножки. Не сжимай и не мешай мне. Как тебе так? – Она садится мне между ног, закинув одну ногу и охватив ее сразу обеими ногами. Откидывается, потом сближается, втискивается в мое лоно своим, занимая такую позу, как ножничками.
– С ума можно сойти. Где ты этому научилась?
– Не говори, помолчи. Прижмись крепче. Как тебе? – Начинает медленно двигать бедрами, прижимаясь ко мне лобком.
– Ка…а…тя! Катенька! Господи, как же хорошо! – А…а! – Только и успеваю тянуть я.
Ее движения такие, что они сразу же захватывают меня. Я уже вся в этих необычайных, тесных, сдавливающих соприкосновениях. Я уже ничего не чувствую, только ее тело, только ее лоно, которое надавливает, что-то прижимает во мне, от чего меня все время пронзает, пробивает оттуда какой-то неведомой мне, но страшной, напрягающей все тело силой. Эта сила наступает, бьет в меня от того места, которым она жмется, вдавливается в меня.
– Ка…а…тя! Катенька! Милая, любимая! Еще! Прошу, умоляю! Еще! Да, да! Вот так! Нет, вернись! Вот, вот! Еще, еще!!!
Я чувствую, как я вся потею, напрягаюсь, тело мое начинает деревенеть. А там, там, где все это соударяется и уже не мягко, а все сильнее и все настойчивее я ощущаю прилив крови, тепла, радости и уже не могу более сдерживаться и начинаю что-то без связанно говорить, шептать, выкрикивать. И уже нецензурно, чуть ли не матом. Сама не знаю от чего так. И сквозь свои выкрики, вздохи, стоны начинаю слышать ее, мою дорогую, близкую, такую родную, любимую. Теперь она, поддакивает мне и так же, повторяет за мной все эти гадкие, грубые слова, о том, что делают с женщиной эти козлы, мужики, как они ее трахают, е….! И я подхлестываюсь ее голосом, ее нахальными, грубыми словами, не сдерживаясь более, кричу.
– Давай! Давай! Еще, еще! Епи, епи!!!
Не успеваю закончить, так, как на меня наваливается и вдруг опрокидывает такая волна блаженства, удар оттуда, что я, на мгновение, теряя сознание в неведомом и божественном счастье, кричу! Но себя не слышу, и уже теряясь, в навалившейся на меня блаженной тьме, слышу ее надрывный, исходящий блаженством голос.
– А…а…а!!! – И сама я. – А…а…а!!! Мама!!!
Потом мы с ней плывем. Плывем в ощущениях блаженства и радости. Сколько так плывем, не замечаю. Но мне Господи, так хорошо!
Потом опять все повторяется. И я, ели сдерживая себя, каждый раз, сначала прошу, потом кричу.
– Ка…а…тя! Когда! Скоро?
– Не сейчас! Терпи! Еще нет, еще не сейчас. Жди!
– Катенька, милая! Скоро? Я уже не могу!
– Сейчас?
– Да! Вместе! Ну, же! Не отставай! Давай! – И опять, потом. – А…а…а и мама!
Стылая, почти холодная вода отрывает, расцепляет наши тела. Она вылезает первая. Сверкая передо мной своими красивыми, обворожительными формами. И пока я с трудом, вылезаю, осторожно ступая, босыми и дрожащими в напряжении ногами, она шумно и громко писает. Меня эти звуки смешат, и я ей говорю.