Так начал урок Т. сегодня.
Я слушал, закрыв глаза и настроившись на поэтическое. Утром я провел предварительную подготовку. Проснулся перед рассветом, залез на крышу консульства и созерцал восход, шепча красивые стихи. «На свете счастья нет, но есть покой и воля». «Наедине с тобою, брат, хотел бы я побыть». «Oh, my luve’s like a red, red rose». «Du hast Diamanten und Perlen». «Homme, libre penseur, te crois-tu seul pensant dans ce monde?».
Последнее стихотворение, Жерара де Нерваля, совершенно буддийское, я еще и перевел на русский: «Подумай, человек, мыслитель вольный, тебе ли одному дарована душа?»
Одним словом я чувствовал себя в должной степени «утоньшённым». И все же трехстишье опять поставило меня в тупик.
Оно было такое:
Да бес его знает, седьмого Тамбу, что ему привиделось весенним днем в Осаке сто пятьдесят лет назад! Но вчерашнее стихотворение было про красоту. Наверное, и это о том же. В трепетной солнечной дымке, делающей воздух переливчатым, здание действительно может показаться прозрачным.
— Это стихотворение об эфемерности бытия, — решившись, сказал я. — Ничто не вечно, даже древний храм. Он тоже химера.
— Интересное толкование, — задумчиво молвил Т. — Что ж. Вот стена, вот потолок. Проверь, угадал ли ты.
Я разбежался прямо по колючкам. Стелек я сегодня не надел. Боль будто пришпоривала меня. Не мешала, а помогала. Мне не хватило до потолка всего двух шагов. И приземлился я не как вчера, а довольно прилично. Но все равно — испытание я не прошел.
— Ты правильно почувствовал, что это хокку продолжает тему иллюзорности, — сказал сенсей. — Они так и называются: «Три трехстишья о сне, написанные в третий месяц года». Сказано же «в полудреме». Но суть ты уловил неверно. Тамба смотрит не на цветущую сакуру — он отвернулся от нее и глядит на храм. То есть его душа обращена к Будде. Но храм утрачивает незыблемость, он прозрачен. Это означает, что и Будда вполне может оказаться иллюзией. Как знать — вдруг и его не существует? Но и это не имеет никакого значения. Правила существования не меняются, даже если Бога нет и ты во вселенной совсем один.
Приходи завтра, туподушный».
9 августа
ПЯТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
«— Трехстишья слишком лаконичны для твоей западной души. Вы, европейцы, приучены к многословию. Нужно повторить одну и ту же идею и так, и этак, чтобы до вас наконец дошло, — сказал сегодня Т. со своей вечной снисходительностью, которая меня изрядно бесит. — Потому ваши стихи так длинны, избыточны и тривиальны. Я решил, что облегчу тебе испытание. Как я уже говорил, кроме множества хокку Тамба Седьмой написал одно пятистишье. Может быть, твоя душа протиснется, если добавится еще четырнадцать слогов — две дополнительные строчки.
Я знаю, что танка может навести мути не меньше, чем хокку, и не особенно обрадовался. Скорее насторожился.
И не напрасно.
— Классический танка нашего учителя-поэта называется «Точка и круги». Это стихотворение дети клана заучивают в восьмилетнем возрасте. Ты по своему развитию примерно там и находишься.
— Большое спасибо, — поклонился я.
Т. милостиво кивнул:
— Не за что. Ты заслужил.
Японцы не знают сарказма.
— Вот это великое пятистишье, без которого нашему ремеслу научиться невозможно.
— А? — довольно тупо переспросил я.
Что за ребус! Я такие разгадывал подростком, в журнале «Всякая всячина».
— Закрой глаза, окунись в каждый из этих цветов, — подсказал Т., глядя на мою ошалевшую физиономия. — Ощути их температуру.
— У цвета есть температура?
Глаза-то я закрыл. Ну, красный — горячий. Розовый — теплый. Синий — успокаивающий. Бело-пурпурного цвета не существует, черт знает, что это такое. Зеленый, зеленый… Трава зеленая, лес. А в общем ничего не понятно. Еще и точка какая-то…
Я представил точку, вокруг концентрические разноцветные круги. Сенсей ткнул меня пальцем в лоб.
— Отвечай.
— Это мишень, — сказал я. — Нужно не отвлекаться на многоцветность бытия и целить в точку. Так ты победишь соблазны, которыми отвлекает тебя суетный мир.
Разогнался, взбежал по стене, и довольно резво — но до потолка так и не достал.