Услышав такие рассуждения, Вы пришли в негодование сделали мне честь признать меня опасным человеком. Вы рассудили, что в целях осторожности следует закрыть для меня доступ в Вашу лабораторию и прекратили заниматься со мной. Но я и так уже более не нуждался в Ваших уроках Вы отказались от мысли продолжать моё образование, а я к тому времени знал гораздо более Вашего. И вот, два года тому назад, Вы отправили меня в Гейдельбергский университет, куда, сказать по правде, я и сам стремился, чтобы изучать законоведение и философские науки.
Но меня тяготит другое преступление. Со мной здесь Юлиус, и, разумеется, я имею на него то влияние, которое каждый ум, подобный моему, неизменно должен оказывать на такую душу, как его. Отсюда происходят Ваши чувства ревности и беспокойства, свойственные всем родителям. Я прекрасно понимаю, что Вы дрожите за этого сына, Вы обожаете в нём наследника Вашего состояния, Вашей славы и двенадцати букв Вашего имени. Вы так боготворите Вашего сына, что для освобождения его от моего влияния Вы даже пытались разлучить нас, недели две тому назад послав его в Иену. Но он, почти против моего желания, увязался ехать со мной сюда. Разве это моя вина?
Теперь давайте сводить наши счёты. Чем же, собственно, я Вам обязан? Жизнью. Пожалуйста, не пугайтесь, я вовсе не желаю этим сказать, что я Ваш сын. Вы всегда обходились со мной, как с чужим, я согласен остаться в этом положении. Я хочу Вам сказать, что я Вам обязан тем, чем живу, то есть наукой, образованием, умственной жизнью. Я также обязан Вам содержанием, которое Вы даёте мне вот уже два года. Все ли это?
Теперь я возвращаюсь к тому, с чего начал это письмо. Я силён и желаю быть свободным. Я хочу быть человеком, выражением божества. Завтра мне исполнится двадцать один год. Две недели тому назад скончался мой дедушка. Мать моя давно умерла. Отца у меня нет. Никаких родственных связей нет. Я придаю цену только уважению моей собственной личности, и, если хотите, моей гордости. Я не нуждаюсь ни в ком, и сам никому не хочу быть обязанным ничем.
Старик Самуил Гельб оставил мне около десяти тысяч флоринов. Первым долгом посылаю Вам ту сумму, которую Вы израсходовали на меня. Это относительно денег. Что жекасается моего нравственного долга, то случай у меня как раз под рукой, чтобы поквитаться с вами и также доказать Вам этим, что я способен на все, даже на хороший поступок.
Вашему сыну, вашему единственному сыну Юлиусу грозит в эту минуту смертельная опасность. Благодаря одной комбинации, которую объяснять Вам я нахожу бесполезным, жизнь его зависит от билетика, лежащего у него в библии. Если он его прочтёт, ему конец. Так слушайте же, что я собираюсь сделать после того, как подпишусь под этим прощальном письмом. Я хочу встать, вынуть у себя из кармана билетик, похожий на тот, который выбрал Юлиус и положить в его библию, себе же взять его билетик, а вместе с ним и опасность. Этим я исправляю для Вашего сына промах провидения, одним словом, я его спасаю. Квиты ли мы, наконец?
После всего этого моя наука принадлежит исключительно мне, и я буду делать с ней всё то, что пожелаю.
Поклон и забвение.
Самуил Гельб».
Самуил встал, открыл библию, вынул билет Юлиуса и на его место положил свой собственный.
Он запечатал своё письмо, когда Юлиус проснулся от дневного света.
- Отдохнул ли ты хоть немного? - спросил его Самуил. Юлиус протёр глаза и начал приводить в порядок свои мысли. Когда он совершенно очнулся, то первым движением его было открыть библию и вынуть свой билетик. Он прочёл: Франц Риттер.
- Ну вот, мне и достался тот, кого я хотел, - сказал спокойно Самуил. - Эге! Это доброе провидение действительно умнее, чем мне казалось и, пожалуй, оно знает наперёд, увидим ли мы закат этого восходящего солнца или нет, только оно всё-таки должно было бы сказать нам о том.
Глава двенадцатая
Фукс-любимец
Пока Юлиус дописывал и запечатывал своё письмо, Самуил курил трубку.
- Знаешь ли, - сказал он, выпуская изо рта клубы дыма - нет основания думать, чтобы у Дормагена и Риттера не могли явиться такие же соображения, как и у нас, и что они, как и мы, не выбрали себе противников. Осторожность требует предупредить их. Надо предоставить им такой предлог к ссоре, от которого они не могли бы увернуться.
- Поищем, - отвечал Юлиус, - в вопросах чести, определяемых студенческим уставом.
- О! - отозвался Самуил. - Важно то, чтобы мы дрались не за студенческое недоразумение, а за оскорбление личности, чтобы иметь право серьёзно ранить этих господ. Кажется, у твоего Риттера все та же возлюбленная?