В другой раз он сказал:
— У кого талант, того не любят. — И добавил: — Бедный всегда завидует богатому.
Как всегда, он был прав. И, как всегда, выразил по-своему. Увы, соревнование в творческой среде все еще часто подменяется завистью и недоброжелательством. Человеческая психология, вероятно, еще долго будет заставлять желать лучшего.
Еще из повседневных бесед:
— Напор — это хорошо. Человек должен быть с напором. Я давно за тобой наблюдаю: то в одну сторону ударишь, то в другую. И где ударишь, там и пробоина…
— Это хорошо или плохо?
— Для хорошего дела — хорошо.
Слово не воробей, вылетит — не поймаешь, учит народная мудрость. Однако бажовские байки были таковы, что надолго отлагались в памяти. Иной раз, может, и хотел бы забыть, да не забудешь.
«Об землю-то обопрешься — выше взлетишь».
«На смелого и собаки не лают».
«Брюхо не потеха, а делу помеха» (вариант народного: толстое брюхо к работе глухо).
«Себе не лишка, другим — через край» (в смысле не жадничать, быть щедрее к другим). И т. д. и т. д. Без конца!
Бажов был чужд всякой фальши, ханжества, неискренности; не терпел этой черты в себе и в других. Иногда это могло проявиться самым неожиданным образом.
Хоронили Коца (на Михайловском кладбище). Павел Петрович стоял, привалившись к сосне, в окружении группы писателей, и задумчиво курил. Гражданская панихида отошла, стали заколачивать гроб. Тук-тук… Общее молчание. Вдруг Бажов говорит:
— Вот проклятая привычка писательская, гляжу и думаю… Аркадий Яковлевич не пообидится, если скажу: по военному-то времени на два гвоздя гроб забивать стали. Нехватка гвоздей. Было восемь. Тоже экономия.
И — умолк.
Кого-то, быть может, покоробит от этого наблюдения; а ведь верно — мы не властны над своим мышлением, голова подчас работает совсем вразнобой с происходящим вокруг: ты вроде занят своим, а она — своим, независимо от тебя — таково устройство человеческой нервной системы и нашей психики.
В недрах нашего подсознания (как говорят ученые, в подкорковой области) всегда идет работа, о которой мы даже не догадываемся и подчас узнаем неожиданно для самих себя; писатель в этом отношении не исключение, а, может быть, как раз даже правило, «характерный и типичный индивид». Интересно было говорить об этом с Бажовым.
Жизнелюбивость Бажова могла служить примером. Многим следовало поучиться у него, как надо уметь ценить жизнь. И однако…
Как-то выслушали рассказ про одного старика, дожившего до 125 лет. Спросили, как жил.
— Рано вставал да простоквашу ел…
Бажов размышляет: «Стоит ли сидеть на простокваше сто двадцать пять лет?»
Озорник был. Кассиль спросил:
— Павел Петрович, для чего вы бороду носите?
Поглядел лукаво, прежде чем ответить.
— Так ведь борода, Лев Абрамыч, она штука щекотливая…
И сказал — не щекотливая, а шшекотливая, твердо, как говорят-в народе. Шшекотливая.
Известно, что бороду Бажов отпустил еще смолоду. Почему? Говорили: не нравился сам себе в зеркале: подбородок небольшой, срезанный, пусть лучше будет борода. Ну, а при случае не прочь был и «обыграть» ее. Любил шутку.
Бажов — о сборе литературного материала для будущего произведения, которое собираешься написать. И вообще, как лучше осмыслить, запомнить, чтоб уяснить главное, суть.
— Есть восточное правило: для того чтобы что-нибудь хорошенько знать, надо сперва это выучить, потом прочно забыть, а потом вспомнить, будто невзначай… Вот это и будет нужная вещь, без всякой шелухи!
В театре, в антракте. Только что окончилось действие, в котором главная героиня пролила много слез. Бажов:
— Ревет здорово. Научилась. Натурально, а все-таки не верю. Она разливается, а я думаю: и долго ты так будешь тешить публику? И вот я уже перестал следить за развитием событий в пьесе, уже не переживаю вместе с героями на сцене. Я уже сижу и думаю: «Интересно, это она так входит в образ, что пускает слезы, или она умеет выжимать их в нужный момент?» А? ты как думаешь?
Существуют разные точки зрения на натуральные слезы на сцене. Бажов разделял мнение тех, кто считает эти слезы нарушением сценической правды.
На каком-то большом собрании или встрече с общественностью, где всячески превозносили заслуги Бажова. Каждый выступавший считал своим непременным долгом сказать что-то приятное автору «Малахитовой шкатулки». Павел Петрович слушал-слушал, хмурясь и поерзывая на стуле, наконец, не выдержав, обернулся к сидевшему сзади: