Обнялись мы с ним тут же, расцеловались. Пассажиры улыбаются — со стороны, конечно, картина трогательная. Встретились два седых мужика, а ведут себя как мальчишки.
Из рубки выходит мой «бортач».
«Товарищ командир экипажа, говорит, опаздываем. Диспетчер запрашивает, почему задержка».
Ну я, конечно, генерала с собой в рубку, второго пилота в пассажирский салон спать отправил, а генерала на его место рядом с собой посадил. Поднял я машину в воздух, лег на курс, включил автопилот. Потом надели мы с генералом наушники и наговорились досыта, всех однополчан вспомнили — и живых, и погибших. Сам генерал, оказалось, был уже в отставке, жил в Свердловске, а в Киев летал к родственникам.
Когда прилетели мы в наш город, экипаж мой сменился, и я генерала, конечно, в гости пригласил. Он согласился.
«Мне говорит, теперь все равно делать нечего. Могу и погостить у тебя пару деньков. Вот только телеграмму дам домой, что задерживаюсь».
Отправил он телеграмму, взяли мы такси и поехали ко мне домой. И говорим, говорим — всех знакомых по старой службе перебрали. За этими разговорами и забыл я про все остальное.
Приехали мы, заходим в квартиру. Нюра нас встречает. Смотрю, прибралась она — в комнате занавески, коврики, абажур висит. На кровати белье новое, на столе вазочка хрустальная, и цветы в ней. Ждала она меня после рейса одного, но, увидев гостя, никакого вида не показала, что недовольна или расстроена.
Я оборачиваюсь к генералу и говорю ему:
«Знакомьтесь — это жена моя, Аня».
Только, смотрю, генерал мой весь как-то подобрался. Все смеялся, улыбался, а тут нахмурился, губы поджал. «Что за чертовщина?» — думаю.
Нюра на стол собирать стала, пошла на кухню закуску приготовить. Генерал посмотрел на меня сбоку и тихо спрашивает:
«Сергей, а где Зина Антонова?»
Земля у меня из-под ног пошла, кровь в лицо бросилась.
«Разошлись мы с Зиной», — отвечаю, а сам взглянуть на него боюсь.
Подошел ко мне генерал вплотную, взял за локоть, сжал крепко.
«Сергей, говорит, только лгать мне не нужно. Голова у тебя седая».
Полоснул он меня этими словами по сердцу — не выдержал я и рассказал все как было.
«Значит, не было у вас своих детей с Зиной?» — спрашивает генерал.
«Не было», — отвечаю.
Вытащил он портсигар, закурил, походил по комнате. А я стою, руки уронил, как в трибунале на допросе.
«С кем же она теперь живет? — спрашивает генерал. — Одна?»
«Нет, с дочерью, с внуком… А вообще-то одна…»
В это время Нюра в комнату с вином и с закусками входит. Сели мы к столу. Разлил я вино, выпили за встречу. Генерал к закуске не притрагивается, у меня тоже кусок в горло не идет. Сидим, молчим.
«Что-то душно у вас, — говорит генерал и встает из-за стола. — Пойду-ка на лестницу, покурю».
Выходит он в коридор. Хлопнула дверь входная.
«Сережа, пойди побудь с ним, — говорит Нюра, — неудобно человека одного оставлять».
Вышел я в коридор — ни плаща, ни чемодана генераловых нету. Кинулся к дверям, выскочил на площадку, шаги по лестнице — тук, тук, тук!..
Вцепился я в перила, аж пальцы побелели.
А шаги по лестнице — тук, тук, тук!.. Хлопнула дверь, и все — тихо.
Вышла за мной Нюра. Посмотрела на меня.
«Что с тобой, Сережа, милый?!»
Я молчу.
«Что случилось, Сереженька? Кто это был?»
А я чувствую, как начинает у меня правая бровь над глазом прыгать, как в войну, после того как упал я с трех тысяч метров в горящей машине. Испугалась Нюра, побежала врачу звонить. А когда вернулась, лежал я на полу без сознания. Случилось у меня нервное потрясение на почве старой фронтовой контузии.
Пролежал я дома почти три недели. Нюра диван купила, чтобы удобнее мне было. Так и спали мы — она на кровати, а я на диване. Ночью, бывало, проснусь и лежу, не сплю, и чувствую, что она тоже не спит. Не спит и молчит. Так и пролежит до утра, не шелохнувшись.
Утром уходит она на работу, разложит все около меня, чтобы не беспокоиться мне, не вставать. И так я лежу целый день один. И молчу, молчу…
И должен я вам сказать, что жизнь моя в то время подошла к самой высокой точке температуры. Напряглось все, раскалилось докрасна. И надо было решать мне твердо — дальше ли искать счастья и своего голоса в жизни или стопорить судьбу на месте.
Он опять замолчал и отвернулся к окну. Автобус медленно уходил с последнего перевала. Горы оставались позади и теперь уже не казались такими высокими и неприступными.