— О, благодарю вас! — и она высыпала в шляпу горсть ягод.
— Люблю эту дорожку, — сказал он.
— Правда?
— Гм. Это одна из самых заманчивых троп, согласны? Тут, понимаете ли, так тоскливо. А потом, мне нравится сбегать от Альфреда.
При упоминании этого имени она заметно смутилась.
— От кого?
— Это мой слуга, мой камердинер. Надоело, что он весь день маячит у меня за спиной. Осторожней. Посторонитесь-ка.
Он вытянул руки, словно отгоняя гусей, и сдвинул ее к краю тропы. А Ханна и не слышала, что к ним скачет пони. Между тем пони промчался мимо: коренастый, пегий, мохноногий. А прямо у него на спине, безо всякого седла, восседал мальчишка, обутый в расхлябанные башмаки без шнурков. Он поднес руку к шляпе, но Чарльз Сеймур оставил его приветствие без ответа. Через несколько ярдов пони с ездоком свернули с тропы и замелькали между деревьев, то исчезая, то вновь появляясь.
— Цыган, — сказал Чарльз Сеймур. Его мягкие светлые волосы красиво блестели на солнце. — Хорошо, что я тут оказался.
— А вы охотитесь? — спросила Ханна.
— Да, — ответил он. — А почему вы спрашиваете?
— Ну, я просто подумала, что это, должно быть, очень захватывающее занятие, и вам его здесь не хватает.
— Откровенно говоря, это не главное, чего мне здесь не хватает.
Сердце у нее заколотилось. Будучи не в силах ни придумать, что бы еще сказать, ни мысленно представить себе свой список, чтобы сменить тему и уйти от этого разговора, она выпалила:
— Дела сердечные?
Он поднял брови.
— Что, отец вам все рассказывает?
— Нет-нет, что вы. Даже и не думайте. Просто, видите ли, вы не первый молодой человек благородного происхождения, попавший сюда по этой причине. И к тому же вы не сумасшедший.
— Признаться, порой я об этом сожалею, — неопределенно ответил он.
— Не говорите так. — Она постепенно входила в роль бесстрашной собеседницы. И даже решилась дать ему важный совет: — Мне кажется, здесь следует быть решительным и мужественным, избавиться от снисходительности к самому себе. Насколько я могу судить по собственному опыту.
— По собственному опыту? — в его расширившихся глазах сквозило удивление.
Она ничего не ответила, лишь смешалась и покраснела.
— Простите, — произнес он. Склонив голову, он на мгновение задумался, после чего, сделав резкий вдох, вновь взглянул на нее. — Будете еще собирать?
— О, да. — Ханна, подавшись вперед, сорвала еще несколько ягод. — А вы здесь еще долго пробудете? — спросила она, стоя к нему спиной.
— Да, некоторое время меня тут продержат. Ее семья считает меня сумасшедшим, но на самом деле они опасаются, что я с ней сбегу.
— Понятно. И что, вы могли бы решиться на побег?
— О, да вы необыкновенная девушка. Беседовать с джентльменом наедине о таких вещах! Полагаю, вся ваша жизнь здесь необыкновенна. День напролет разговаривать с безумцами!
— Пожалуй, так. Но мне она вовсе не кажется необыкновенной. И к тому же пока мне нечасто доводилось разговаривать с безумцами. Если мои… обстоятельства не изменятся, в скором времени мне предстоит работать с матерью.
— Давайте надеяться, что нужды в этом не будет.
— Давайте.
— Однако вернемся к вашему вопросу… раз уж вы спросили, мне кажется, трудно строить дом с нуля. У нее ничего нет. Меня лишат наследства. Вы, должно быть, думаете, как все это гадко и прозаично. Да наверняка думаете. Но вместе с тем… добрый день!
— Простите?
— Добрый день!
Обернувшись, Ханна увидела еще одного всадника. К ним на холеной гнедой кобыле приближался Томас Ронсли. Он приподнял шляпу.
— Приветствую вас!
— И что, — пробормотала Ханна, — вы двое часто вот так встречаетесь?
— Даже не знаю, что сказать, — ответил Ронсли, изобразив на лице шутливое замешательство.
— А у вас цветы, — заметил Сеймур, решительной рукой опытного наездника похлопывая кобылу по шее.
— Правда ваша, — откликнулся Ронсли, разворачиваясь в седле, чтобы достать их из седельной сумки.
— Розы, — удивилась Ханна. — В это время года?
— Да. Это из оранжереи моего друга. Возьмите! — и он протянул цветы Ханне. Желтые розы с прохладным, свежим ароматом, обернутые в бумагу.
Ханна молча взяла цветы. Томас Ронсли заметил, что она расстроилась, и добавил примирительно:
— Мне пришло в голову, что вы могли бы отнести их своей матушке. Пусть, думаю, украсят какой-нибудь уголок в вашем доме. Что ж, не буду вас задерживать. До свидания!
Вернувшись домой, Ханна обнаружила записку: «Милая Ханна, розы были для вас. Надеюсь, вам будет не слишком неприятно об этом узнать. Взглянув на них, вспомните обо мне. С уважением, Томас Ронсли».