В Федеральной разведывательной службе около 250 сотрудников подотдела ID, реферат 2 (получение информации из Советского блока, контроль почты и связи) занимались "чужими письмами с Востока". Работы хватало, потому что только из ГДР ежегодно в ФРГ направлялось более ста миллионов писем. Журнал "Штерн" в 1978 году в статье "Как ваши письма попадают к секретной службе?" цитировал в качестве примера письмо одного гражданина ГДР: "Русские на последних учениях снова вели себя как свиньи, крали картошку и т. д. Но товарищи же все время утверждают, что Иваны, мол, наши лучшие друзья. Можешь мне поверить, от таких друзей мы с удовольствием бы избавились".
Другой типичный пример звучал так: "Снабжение у нас с некоторого времени удовлетворительное, хотя, кончено, не такое хорошее, как в "столице". Там, понятное дело, нужно всего в три раза больше. потому что иностранным дипломатам приходится демонстрировать "мировой уровень", да и сами бонзы тоже должны жить". Обычно сообщения были весьма банальны и не имели ровным счетом никакого значения с точки зрения безопасности ФРГ. Вот еще пример из Лейпцига: "Маргот наконец получит место ученицы в одной частной парикмахерской. Что, вы удивлены? Да, они у нас все еще есть…"
После того, как "Штерн" в 1978 году разоблачил эту тайную деятельность БНД, боннский юрист госпожа Эвелин Мантойффель подала иск в Федеральный конституционный суд в Карлслруэ. В контроле своих почтовых и телефонных контактов с Востоком она заметила нарушение конституционного права на тайну переписки. В остальном, указывала она, даже массовый анализ писем немцев с Запада к немцам с Востока и наоборот никак не может способствовать созданию какой-либо стратегической оценки ситуации.
Лишь спустя шесть лет у высокого суда дошли руки до иска этой дамы – и суд его отклонил. В обосновании было сказано – типично для "Холодной войны" – что БНД должна, в том числе, и в почте собирать "сведения о передвижениях войск", чтобы своевременно распознать признаки угрозы "вооруженной агрессии". На самом деле, судьи, похоже, обладали даром предвидения. Эти "меры стратегического контроля", указывали они, лишь тогда нарушают Конституцию, если соответствующие сведения могут также быть получены путем использования спутников.
Ко времени принятия судом в Карлсруэ этого решения – мы о нем не знали – я уже несколько недель проработал в ганноверском филиале мощной пуллахской службы. В первые дни еще было интересно открывать почту с Востока, просматривать ее по диагонали, что-то выбирать, а потом снова запечатывать. Но тут у меня уже появились первые сомнения. Что там было стратегического в содержании этих писем? Почему некоторые сотрудники вообще на самом деле ничего не читали? Мой сосед по кабинету Айзи с куда большим удовольствием читал газеты и книги, учил английский язык, наслаждался долгим перерывом для завтрака и, уходя в два часа дня на обед, редко уже возвращался на работу.
При этом он все время находился в длительном клинче с начальником "регистраторов", уполномоченным по вопросам безопасности и с заместителем шефа Димитроффым, который любил контролировать своих людей внезапными посещениями. Димитрофф точно знал, что Айзи на самом деле ничего не делает. но никак не мог поймать его с поличным. Димитрофф не знал польского языка, и если Айзи говорил, что не попалось ни одного письма с достойной упоминания информацией, то Димитроффу нечего было ему возразить. И если кто-то из коллег готовил пять-шесть донесений в день, у Айзи едва набирался десяток за неделю. Результаты нашей работы отправлялись обычно в Пуллах, в "Архив персоналий" и в "Сведения о лицах на предмет использования для возможной агентурной разработки и вербовки".
Секреты Дядюшки Бена
Климат в отделе был весьма своеобразный. Сотрудники делились на три категории. Первая плюнула и на службу, и на специальную деятельность и интересовалась только своими личными делами, вторая, в основном пожилые работники, помаленьку тянули до пенсии. Они все еще ностальгировали по тем временам, когда они работали на английскую разведку. Бенсберг, особый случай, все время вспоминал дни, когда при перевербованном американцами бывшем нацистском генерале Райнхарде Гелене, легендарном основателе БНД, договора о приеме на работу заключались простым рукопожатием, а зарплату каждый месяц получали наличными. Третья группа, в которую входило не больше трех-четырех человек, без слова критики выполняла все, что ей приказывали. Эти люди гордились тем, что работают в разведке. Отсутствие какого-либо уважения к вышестоящему начальству со стороны дядюшки Бена их раздражало. Но они его уважали, потому что он был окружен неким нимбом и обладал своего рода "свободой для дурачества". Бен считался "зубром" оперативной работы и уже поэтому – неприкасаемым.
Трюк Бена с сигарилло приводил к тому, что у него в нескольких комнатах могли дымиться до пяти мини-сигар одновременно. Однажды это натолкнуло меня на такую шутку. Каждый четверг у нас проходило служебное совещание. Скучнейшее времяпровождение, тем более, что, собственно, говорить было не о чем. Бенсберг снова и снова рассказывал о старых добрых временах, когда он водил за нос американцев в Берлине. Были кофе, чай, печенье.
При этом он вдруг зажег мини-сигару. Погрузившись в мысли, он затем взял из пепельницы мою сигарету и затянулся. Присутствующие с интересом наблюдали. Я тоже затянулся моей сигаретой. Потом снова он и опять я. Когда сигарету выкурили до конца, я взял его дымящуюся мини-сигару и начал курить. Не успел я положить ее назад в пепельницу, как он буквально выдрал окурок из моей руки и стал курить дальше. При этом он вовсе не реагировал как-то странно, а наоборот, спокойно продолжал рассказывать.
Бенсберга во многих аспектах можно было бы назвать чудаком. Все, что касалось настоящей разведывательной службы, он мог обсуждать остроумно и толково. Но стоило мне начать говорить о Пуллахе и о БНД, как его лицо тут же мрачнело. И после многих часов наших заседаний Бен не оставлял и камня на камне от немецкой внешней разведки.
Со времени моего первого официального представления меня не покидало впечатление, что Бенсберг был от меня в восторге. Этим я мог бы воспользоваться.
После того, как Дядюшка Бен завершил свою оперативную работу, Пуллах заткнул его в Ганновер. Практически в состояние ожидания выхода на пенсию. В Пуллах, в Центр, он возвращаться не хотел. Это местечко на юге Мюнхена он не называл иначе как презрительным словечком "Нужник для слонов". Соответственно он и вел себя по отношению к начальству. С сияющими голубыми глазами и широкой улыбкой он приветствовал их, а потом ледяным холодным тоном давал от ворот поворот. Бенсберг приходил на работу и уходил, когда сам хотел. Иногда он до ночи сидел в бюро, а в другой раз его не было целый день. Телефоны накалялись добела, но никто не мог его найти.
Однажды он исчез на целых четыре дня. Его куратор, начальник 14-го подотдела доктор Бреннер каждый час звонил из Мюнхена. На следующий день Бенсберг снова появился на рабочем месте. Он вызвал меня к себе. По его поручению я должен был позвонить начальнику 14-го подотдела. – Скажите этому болвану, что я вернулся. Я был на Кипре у моего дантиста. И скажите ему еще, что если бы они были настоящей разведкой, то смогли бы выяснить это за прошедшие четыре дня". Я должен был позвонить Бреннеру с его телефона. Начальник прошипел мне в трубку: – Немедленно дайте мне Бенсберга. Но тот ухмылялся и не хотел говорить. Бреннер начал буйствовать. Тут в разговор и включился Бенсберг, который слушал весь разговор по второму телефону, и радовался всему, как удачливый вор: – Бреннер, не накаляйте ситуацию! Молчание на другом конце провода. – Уже одиннадцать часов, – спокойно продолжал Бен, – через час мы сегодня завершим работу. Вы же знаете, воспитательные мероприятия для сотрудников. Вы у себя называете это управлением людьми. Хороших вам выходных.
Как сказано, так и сделано. Бенсберг собрал всю команду и отпустил ее по домам в качестве награды "за большие успехи". Его последнее наставление звучало так: – Но всем запишите полный рабочий день.