В ее характере вообще не было резкости. Она редко спорила с мужем, никогда не ссорилась. И почти всегда с ним соглашалась. Вести себя по-другому не имело никакого смысла. Алекс умел прекрасно устраняться. Годами делал то, что хотел, не спрашивая и не советуясь с ней, и руководствовался исключительно тем, что требовал от него бизнес, а не тем, чего хотела от него Фейт. Она знала, как он работал и о чем думал. Трудно было пробиться сквозь стены, возведенные вокруг себя Алексом. Она до конца не понимала, что это — защита или просто ему так удобно. В молодости все обстояло иначе, но теперь дела уже давно шли именно так. Замужество превратилось в одиночество, но Фейт привыкла к своему состоянию. Сейчас чувство одиночества обострилось, потому что уехали девочки. Долгое время они давали ту теплоту, которая ей требовалась. И их отсутствие ощущалось сильнее, чем отсутствие мужа. К тому же Фейт чувствовала, что отдалилась от многих своих друзей: время, жизнь, замужество и дети сделали свое дело.
Зоя уехала в университет Брауна два месяца назад и, судя по всему, прекрасно там устроилась — еще ни разу не навестила родителей на выходные, хотя Провиденс был совсем недалеко от их дома. Дочь общалась с друзьями и с головой погрузилась в студенческую жизнь. У Элоиз в Лондоне тоже дела шли хорошо — она была довольна работой. Дочери жили более полной и богатой жизнью, чем она, и Фейт не переставала ломать голову над тем, что же ей делать дальше. Она подумывала о работе, однако не представляла, чем могла бы заниматься. С тех пор как Фейт, еще до рождения Элоиз, работала в журнале «Вог», прошло двадцать пять лет. Она прикидывала, не вернуться ли в юридическую школу и даже пару раз заговаривала об этом с Алексом. Но тот только высмеял ее и тут же забыл об их разговоре.
— В твоем-то возрасте, Фейт! Вернуться в школу в сорок семь, чтобы закончить под пятьдесят!
В его взгляде сквозило явное презрение, и, хотя Фейт не оставила своей мысли, она больше ни разу не упоминала об этом мужу. Алекс считал, что жене следует продолжать свою многолетнюю благотворительную деятельность и обедать с подругами. Однако и то, и другое ей стало казаться бессмысленным, особенно после того, как уехали девочки. Фейт требовалось что-нибудь более существенное, чтобы заполнить пустоту, но ей необходимо было придумать нечто, что казалось бы разумным не только ей самой, но могло бы склонить на ее сторону и мужа.
— На похоронах Чарльза меня никто не хватится, — решительно заявил Алекс, пока она убирала его тарелку и предлагала мороженое, от которого он отказался. Алекс следил за весом и был подтянут. Несколько раз в неделю играл в сквош, а по воскресеньям, если позволяла в Нью-Йорке погода, в теннис.
Пока дочери не подросли, Фейт с мужем снимали загородный дом в Коннектикуте, где проводили конец недели, но давно уже перестали это делать. Алекс предпочитал, если того требовало дело, ходить на работу и по выходным.
Фейт хотела сказать, что это ей будет недоставать мужа на предстоявших похоронах отчима, однако промолчала — понимала, что ее слова ни к чему не приведут. Раз он что-то решил, его уже не уговоришь. Алексу и в голову не приходило, что она нуждается в его поддержке, а плакаться было не в их привычках. Фейт вполне могла позаботиться о себе сама и никогда особенно на него не рассчитывала — даже когда были маленькими их дочери. Сама принимала правильные решения и была уверена в себе. Никогда, как он выражался, не «хныкала» и не позволит себе этого и теперь. Но Фейт почувствовала разочарование от того, что Алекс не захотел пойти с ней на похороны. Разочарование стало образом ее жизни. Алекса почти никогда не оказывалось рядом, когда он ей требовался. Когда-то муж казался заботливым, уважительным, умным, ответственным, но все это кануло в дымке прошлого, и у них сложились такие же отношения, как у его родителей. Когда Фейт с ними познакомилась, ее поразила их холодность и неспособность выразить привязанность друг к другу. Особенно сдержанным и сухим казался отец Алекса, и вот таким же со временем сделался и сам Алекс. И все же Фейт ни разу не сказала мужу, как он стал похож на своего отца. Алекс не отличался чувствительностью, более того, ощущал неловкость, когда замечал это качество в других, особенно в Зое и Фейт. Их постоянное проявление любви приводило его в замешательство и заставляло все больше замыкаться и отдаляться от них.
Из двух дочерей Зоя больше походила на мать — такая же ласковая, любящая, доброжелательная и шаловливая. Совсем как Фейт в юности. Очень способная, замечательная девчушка. А Элоиз была, наоборот, ближе к отцу. Между ними образовалась молчаливая связь, которая вполне устраивала Алекса. Элоиз была спокойнее сестры, критичнее относилась к матери и не скрывала этого. Может быть, потому, что подражала Алексу. А Зоя всегда спешила на помощь Фейт и старалась ее поддержать. Она собиралась на похороны Чарльза, хотя не знала близко этого человека — отчим Фейт никогда не интересовался девочками. Однако выяснилось, что в середине семестра придется сдавать промежуточные экзамены, и Зоя не могла отлучиться из университета. А Элоиз тем более не имело смысла лететь из Лондона на похороны отчима матери, который при жизни не удосужился даже взглянуть в ее сторону. Фейт не ожидала от дочерей такого подвига, но надеялась, что хотя бы муж сделает усилие и пойдет вместе с ней.
Она больше не заводила с ним об этом разговор — как во многих других ситуациях решила не настаивать: Алекса все равно не переспорить. Прекрасно справится сама. Тем более что муж не хуже дочерей знал: у Фейт никогда не было теплых отношений с отчимом. Утрата носила скорее символический характер. Хотя Фейт и не говорила об этом вслух, однако смерть отчима причиняла боль, потому что напоминала о прошлых потерях. Мать, брат Джек, чья гибель стала неизгладимым потрясением. Три года назад его самолет потерпел катастрофу на пути к Мартас-Виньярду[3]. Джеку исполнилось сорок шесть лет; он был превосходным пилотом, но загорелся двигатель, и машина взорвалась прямо в воздухе. Фейт только-только стала оправляться от шока. Они с Джеком были родственные души и добрые друзья. Брат всегда ее духовно поддерживал — оставался и в детстве, и во взрослой жизни неизменным источником утешения: прощал, никогда не осуждал, хранил пылкую верность. Они родились с разницей в два года, но мать говорила, что дети словно двойняшки. Их близость проявилась особенно сильно, когда от сердечного приступа внезапно скончался их отец. Фейт тогда исполнилось десять, а брату — двенадцать.
Отношения Фейт с отцом были отнюдь не простыми, а если говорить честно, превратились в кошмар. Она большую часть взрослой жизни потратила на то, чтобы избавиться от их последствий. Даже обращалась к психотерапевту и, как могла, примирилась с прошлым. Самые ранние воспоминания относились к тому времени, когда отец начал ее домогаться. Он был сексуально неуравновешенным человеком и поступил с ней гнусно и жестоко, когда дочери исполнилось четыре или пять лет. Фейт не осмеливалась пожаловаться матери: отец пригрозил, что в таком случае убьет и ее, и Джека. Девочка так сильно любила брата, что держала рот на замке. Джек обнаружил правду, когда ему было одиннадцать, а ей девять, и устроил родителю настоящий скандал. Но отец опять пригрозил, что убьет собственную дочь, если кто-нибудь из них проговорится матери. Он был глубоко больным человеком. Все это так сильно подействовало на брата и сестру, что они старались не говорить об отце, пока не выросли и Фейт не стала лечиться. Но благодаря этому между детьми образовалась неразрывная связь: из сострадания и невероятной печали родилась глубочайшая любовь. Джек мучился от того, что не мог защитить Фейт от кошмара моральных и физических пыток. Его сердце разрывалось от сознания того, как страдает Фейт и собственной беспомощности. Но, в конце концов, он был всего лишь ребенком. А через год отец умер.
Много позже, когда Фейт решила лечиться, она захотела сообщить обо всем матери. Но защитные механизмы женщины оказались непробиваемыми: мать ничему не верила — отказалась слушать и от всего отмахивалась — только повторяла, что дочь злостно лжет, оговаривает отца и оскорбляет их всех. Как и опасалась Фейт, мать свалила все на нее и нашла утешение в фантазиях: твердила, что муж был любящим человеком и уважал ее и семью. С тех пор как он умер, она умудрилась канонизировать супруга. И Фейт не осталось ничего иного, как делиться болезненными воспоминаниями, как всегда, с братом. Джек вместе с ней ходил к врачу. Она часами вытаскивала из подсознания гнетущие картины пережитого, а потом рыдала в его объятиях.