Остановился в нескольких шагах, низко поклонился. Произнес заученное приветствие:
— Много лет здравствовать тебе, великий хан. Подарки слуги твои принесут.
Черные глаза хана впились в городецкого князя. Затаили дыхание ханские советники и темники, ждали, что скажет Тохта. Наконец он подал голос:
— От кого обиды терпишь, конязь Андрей?
— Великий хан, князь владимирский Дмитрий обиды удельным князьям чинит. Несправедливость от него терпим, в скудости он держит нас.
— Да! Вы оба — дети конязя Искандера, как судить вас?
И, хмуро посмотрев на князя Андрея, сделал кому-то знак…
Городецкого князя вывели из дворца, и вскоре он уже был в караван-сарае.
У самого берега Ахтубы горы камня и мрамора. Здесь при хане Берке началось строительство ханского дворца. По замыслу, он должен был быть по-восточному легок и отточен. Но с той поры, как после смерти Берке пошла борьба за ханскую власть, строительство почти остановилось. Ханы довольствовались деревянным дворцом, поставленным еще Бату-ханом. Дворцовые хоромы, рубленные мастерами из Владимира и Ростора, Суздаля и Москвы, получились просторными, о двух ярусах, с переходами и башнями. Говорили, что с самой высокой башенки любил смотреть на город, в степные и заволжские дали свирепый хозяин дворца хан Батый.
Сарай с его широкими пыльными улицами, с глинобитными мазанками, мечетями, церковью и синагогой был настолько велик, что поражал всех, кто впервые бывал здесь. Особенно восхищали базары, шумные, крикливые, многоязыкие, с обилием товаров. Здесь вели торг с рассвета и дотемна гости со всех стран. Они приезжали в Сарай из Италийской земли и Скандинавии, из немецких городов и Византии, из Бухары и Хивы, Самарканда и Хорезма, и, конечно, бывали в Сарае русские торговые люди. Они добирались сюда с превеликим бережением, их подстерегали опасности на всем тысячеверстном пути.
В зимнюю пору торг замирал, и жизнь в столице Золотой Орды делалась размеренной. Караван-сараи были безлюдны, за дувалами и купеческими пристанищами слышались лишь голоса караульных и ярились лютые псы. И только по-прежнему трудился мастеровой люд, согнанный в Сарай, чтобы своим покорным трудом укреплять и приумножать богатство Золотой Орды.
Хан Тохта, кутаясь в стеганый, подбитый мехом халат, медленно переходил из зала в зал. Во дворце не было печей, и зимой он обогревался жаровнями. День и ночь горели древесные угли. За огнем следили рабы, и, если жаровня гасла, их жестоко наказывали.
Ногай мнит, что хан Тохта боится его. Он рассчитывает на своих союзников-половцев, однако им не успеть прийти к нему на помощь, прежде чем над ним свершится суд хана Золотой Орды. Ногаю нет пощады, и Тохте неведома жалость. Ногаю поломают хребет и бросят подыхать в степи. В муках он станет молить о смерти, но она не скоро явится к нему.
Тохте известно все, что творится в стане у Ногая. Все сведения хан Золотой Орды получает от темника Егудая и от начальника стражи Ногая, богатура [22] Зията. Ногай верит Зияту и не догадывается, что богатур Зият служит Тохте. Ногай пригрел змею на груди, и она его ужалит смертельно.
Посыпал мелкий колючий снег, и Тохта удалился во дворец. Здесь тоже было безлюдно, как и в ханском дворе. У двери замер караул — два крепких богатура с копьями и пристегнутыми к поясу саблями. Хан подошел к жаровне, протянул руки над тлеющими углями, тепло поползло в широкие рукава халата.
Тенью проскользнул евнух, напомнив Тохте о женах, живших на второй половине дворца. Хан подумал о них и забыл. Жены не нужны ему, он презирал женщин. Даже свою мать, когда она начала вмешиваться в государственные дела, Тохта велел увезти в далекое кочевье, где-то там ее вежа, но хан ни разу не наведался к ней.
Иногда у Тохты появлялось желание удалить из дворца своих жен, надоедавших своим пустым чириканьем. Когда они развеселятся не в меру, Тохта велит евнуху унять их, и тот, с позволения хана, поучает ханских жен толстой плетью. Крик и визг Тохта слушает с удовлетворением.
Согревшись у жаровни, хан перешел в зал, устланный коврами, с подушками, набитыми верблюжьей шерстью. Это любимый зал Тохты. Здесь он, восседая на подушках, проводит советы, выслушивает нойонов, принимает послов. Здесь становятся перед ним на колени русские князья и он, хан, волен в их жизни и смерти. В такие часы Тохта видит себя таким же могучим, как Бату-хан или Берке-хан. А может, подобным далекому предку Чингису?