Андрей Шарый: Но она не дает много причин для уважения.
Григорий Явлинский: У вас дети есть?
Андрей Шарый: Да, конечно.
Григорий Явлинский: Это та же самая история: детей тоже хочется уважать, не только любить. Любите вы их по определению, хочется еще уважать. И вот у вас, например, один ребенок (я не про вас лично, ладно?), так вот один ребенок дает основания его уважать, а второй не дает и не дает, не дает и не дает. Вы же все равно с ним работаете и работаете. А он, бедняга, не дает. Ему уже 30 лет, а он все не дает. А уже сорок и пятьдесят, а вы, к счастью, живы. Но он же ваш ребенок! Вот так, сколько сил есть, столько и работайте.
Андрей Шарый: Когда ребенку исполняется 20 лет, вы понимаете, что ничего с ним сделать нельзя, потому что все ошибки уже совершены. Я не знаю, как это соотносится с общественно-политической практикой.
Григорий Явлинский: И я не знаю. Я тоже не знаю все, у меня тоже бывают разные моменты в жизни, когда я больше верю, когда я меньше верю, когда я больше сомневаюсь, когда я меньше сомневаюсь.
Андрей Шарый: Но это же вы баллотировались в кандидаты в президенты, это вы же хотите, чтобы за вас голосовали! Вы мне однажды сказали: я два раза был третьим на выборах президента. И я почувствовал гордость в ваших словах. Поэтому и спрашиваю...
Григорий Явлинский: Это была не гордость, а горечь. Горечь заключалась в том, что я-то свою задачу выполнил, чтобы стать третьим, но это была чисто политическая комбинация, которую, к сожалению, не поняли. Не поняли, что было самым главным: все эти люди, которые представляли ваше поколение и отчасти мое, должны были по отношению к Ельцину стать оппонентами. Они могли быть его партнерами, пусть младшими, но партнерами, а не должны были быть в услужении, не должны были становиться холуями. А повернулось по-другому. Я пытался сделать, чтобы мы вели от имени нового поколения диалог со старой номенклатурой, и она тогда никуда бы не делась. А к ней ушли все в услужение. И третье место невозможно было политически использовать. Вот в чем проблема.
Андрей Шарый: Вернусь к тому, о чем мы говорили чуть раньше. Вы считаете, что Кремль проводит сознательную политику, направленную на разжигание национальной розни в многонациональной стране?
Григорий Явлинский: Я могу сказать вам так: я не думаю, чтобы Кремль специально проводил такую политику. А вот энтропия, знаете, что такое энтропия? Это то, что происходит само по себе. То есть нужно все время что-то делать, чтобы противостоять таким явлениям, а Кремль этого не делает умышленно, а кто-то еще и манипулирует этим. Кремлю выгодно проводить политику «разделять и властвовать», Кремль хочет быть защитником и спасителем либо тех, либо этих. Как же, они сейчас сцепятся и задушат друг друга, а он выйдет большой и скажет: тихо, спокойно, не надо. И будет решать вопросы.
Трудно себе представить, что нужно придумать, чтобы снова так воздействовать на общество, как это было сделано, скажем, в 1999 году, осенью. А сейчас выборы 2007–2008 года пойдут – тоже надо, чтобы что-то происходило. Я уж не знаю, является ли это политологическими технологиями или естественно протекающими событиями, но на самом деле все время нужно что-то делать, чтобы этого не было. Фашизма нужно опасаться всегда, он в любой момент может появиться. Это особенности человеческой природы. А в России все очень круто замешено на коррупции.
Андрей Шарый: Это означает, что нужно симулировать некие общественные процессы, чтобы избиратель был готов к тому, чтобы проголосовать за власть, за активную власть, а не просто за власть, которой нечего делать?
Григорий Явлинский: Нужно начать какой-то процесс, чтобы избиратель на время проснулся, активизировался, но в нужном направлении. Но для этого в зависимости от крепости сна нужно применить разной мощи будильник. В 1999 году – вот такой будильник, сейчас можно применить другой будильник. Люди скажут: защитите нас, пожалуйста, от всего этого! И кто им нужен будет? Сильная власть, ведь она так понимается. Другую сильную власть нужно создавать десятилетиями, а эта сильная власть, та, что есть сейчас, она лишь имитирует силу. Она устроена как сильная потому, что вся система организована и сформирована так, чтобы защищать ее саму, и поэтому она выглядит сильной. Правоохранительные органы защищают не людей, а защищают саму власть, чтобы с ней чего-нибудь не случилось.