— Слушай, Эдик, — сказал я, — мне долго рассказывать, почему да как, но я знаю, что случится в будущем. И я знаю все про тебя. И у тебя лично будущее незавидное.
— Э, так ты, значит, Вольф Мессинг! — с пьяноватым добродушием воскликнул игрок. Разумеется, он нисколько не принимал меня всерьез.
— Типа того. Но ты не смейся, это очень, очень важно. Слушай! Эдик! Они не простят, что ты выбиваешься из ряда вон. Они тебя распнут, размажут.
Я пытался говорить простыми словами и подделываться под незатейливый футбольный лексикон.
— Распнут? — переспросил он, и я понял, что футболист даже еще более пьян, чем я подумал в первый момент. — Кто рас‑п‑нет?
— Они! — Я сделал широкое, объемлющее движение рукой. — Чиновники. Власть имущие. Щелкоперы. Мусора. Они не любят талантов! Опишут тебя фельетонами. Потом обвинят в изнасиловании, посадят в тюрьму. Перестанешь в футбол играть, за границу ездить. Я тебе точно говорю. Я наверняка знаю. Поберегись, пожалуйста! Пей поменьше. С девками будь поаккуратней.
— А! — с пьяной догадливостью проговорил он. — Тебя Маслов нанял!
— Ваш тренер, думаешь? Да нет же!
— А что, хорошо придумано! Вольф Мессинг, знаю будущее, все такое. Цыганка с картами, казенный дом.
— Нет! Эдик! Нет! Пожалуйста! Притормози! Хотя бы сегодня! Ведь ты прям сегодня напьешься, в чужую квартиру станешь ломиться, в ментовку загремишь. А потом, когда будешь ехать со сборной в Варшаву на матч с поляками, опоздаешь на вокзал, поезд ради тебя в Можайске останавливать будут. Потом тебе это в фельетоне припомнят.
— А с поляками‑то мы как сыграем, раз ты будущее знаешь?
— Выиграете. Ты банку забьешь.
— Так, значит, на чемпионат, в Швецию, поедем?
— Все поедут. А ты нет. Под самый чемпионат тебя обвинят в изнасиловании. И осудят. И посадят. На двенадцать, между прочим, лет.
По его лицу я видел: нет, он, конечно, мне не верит. Да и немудрено. А я бы на его месте поверил?
Наверное, я надоел ему своими справедливыми предсказаниями, во всяком случае, лицо футболиста исказила злоба.
— Да пошел ты! — выругался он. — Кликуша! Отвали, отвянь! — и легонько оттолкнул меня в плечо.
И сразу его сосед, словно бы ждавший от лидера команды «фас!», схватил меня за плечо и стал вытаскивать с места, на которое я столь незаконно взгромоздился. Я не стал сопротивляться и пошел прочь по рядам, опять наступая на чьи‑то ноги в кондовых ботинках и извиняясь.
Посмотрел на поле. Торпедовцы опять атаковали, но Яшин блестяще стоял в рамке, а нападающим, конечно, явно не хватало Стрельцова.
Делать мне здесь, на стадионе, было больше нечего, и я поехал домой, в общагу.
Вечером я узнал из новостей по радио, что матч так и закончился проигрышем торпедовцев со счетом 0:1.
21 ноября 1957 года
После моего разговора со Стрельцовым я наконец‑то понял… Долго же мне потребовалось думать, прикидывать и размышлять, чтобы в итоге догадаться! Многое испытать и пройти! Но вот, наконец‑то. Как говорится, лучше позже, чем никогда.
Так вот. В таком обществе, как наше, — заметь, Варя, я здесь не уточняю, какое конкретно «наше», — образца 2017‑го или пятьдесят седьмого года, потому что сходства между ними в данном смысле гораздо больше, чем различий. Итак: в нем все, причем всегда, решает Первое Лицо. Все замыкается на него. И жизнь страны, в конечном счете, определяет‑обустраивает ОН. А россказни о «коллективном руководстве» и «народовластии» — не что иное, как блеф, сон, дымовая завеса.
С другой стороны, к предыдущему главарю, усатому монстру — я даже не хочу называть его поганое имя всуе — я бы ни с чем подобным не дернулся. Потому что сведения, которые я бы ему сообщил, он бы использовал единственным образом — ради укрепления и продления, даже за гробом, личной власти. И первое, что бы тот людоед сделал, воспользовавшись моими данными, — конечно, казнил нынешнего Первого секретаря ЦК КПСС, своего посмертного обидчика Никиту Сергеевича Хрущева.
Что еще раз доказывало мне, что как раз последний сможет использовать информацию, которую я ему предоставлю, с толком. Ради своей личной власти, конечно, тоже. Но и на пользу стране и людям. Он ведь так страстно насаждал всюду свои пятиэтажки и кукурузу не только потому, что был, между нами, довольно упертый болван. Но и потому, что пользы советскому народу хотел. Мечтал накормить его досыта молоком и мясом и поселить хоть в крошечные, зато отдельные клетушки, с паровым отоплением и теплой водой из‑под крана.