— А ты?
— А я уже.
Значит, разговор предстоял серьезный, и Варя страховалась от того, чтобы ее коллеги‑особисты (а может, еще кто‑то) не подслушал. А потом она не спеша, размеренно и исключительно логично поведала сердечному другу обо всем, что творилось с ней в последнее время. По сути, преступление совершила, государственную и военную тайну разгласила. Взяла, конечно, с него клятву, что он — никому, и рассказала. Поведала и про то, как изучала Кордубцева, и что он собой представляет, и про свой опыт общения с ним, закончившийся в тот вечер, когда она пришла совсем больная, с сотрясением мозга. И про угрозу, которую выпалил юноша в адрес лично его, Данилова. И про совещание у руководства и предложение, чтобы Елисея устранить, и то, как она его отстояла.
— Да, ситуация, — вздохнул Алексей. — Может, и впрямь было бы проще и лучше ликвидировать?
— И ты?! — дернулась Варя. — И ты туда же? Давай я дам тебе пистолет. И что — пойдешь убьешь?
— Прости‑прости‑прости! — сразу схватился за голову он. — Я ерунду сморозил. Конечно, вы с Петренко молодцы, что отстояли. И за Кордубцева — да, надо бороться, надо защищать его — может, от самого себя. И приспосабливать парня к лучшему. Я не верю, что он потерян — никто не должен быть потерян.
— Ты даже не боишься того, что он про тебя выкрикнул? — испытующе глянула Варя. — Насчет того, что доносчику — первый кнут?
— Мало ли что человек может сморозить сгоряча, да когда его из себя вывели…
— И что ты, Лешенька, собираешься делать?
— А что я могу сделать? Жить, как прежде. Выйдет он на меня — ну, столкнемся. И еще кто знает, кто кого поборет.
— Ух ты, храбрец! Аника‑воин.
— А кто этот Аника?
— Да бог его знает. У меня отец покойный, генерал, так любил говорить, если я вдруг разбушуюсь.
— Ты Варварка‑воин. Варюшка, Варечка, — ласково сказал Алексей и обнял ее за талию, и такой нежностью повеяла от его слов, что на душе у нее стало тепло‑тепло, и даже горло перехватило.
* * *
Мирный зимний вечер. Кругом сияют огни большого города. Тихо, словно на оперной сцене, падают крупные хлопья снега.
Здесь, на окраине Москвы — или, формально, уже в Подмосковье — дорожные пробки стихают. Все, кто сумел доехать — доехал. Кто не успел — толкаются на радиальных московских проспектах. А тут, на окраинной мытищинской улице, довольно бодро пробегают маршрутки, и люди торопятся домой от автобусных остановок. Домой — в ласковое тепло, к котлетам и сериалам.
Варя сидела в том же самом штабном фургоне — только на этот раз за рулем. Вася Буслаев и Петюня располагались за ее спиной. Вели между собой какой‑то бесконечный футбольный спор. Вася болел за «Красную Армию», Петюня — за «Гладиатор», вот они и переругивались незлобиво:
— Да твои «кони»…
— А твое «мясо»…
Варя не вслушивалась в суть их претензий друг к другу. После того как она резко выступила против обоих на последнем совещании, посвященном судьбе Кордубцева, между нею и ними пролег ледок отчуждения. Нет, они больше ничего не обсуждали и не ругались, но и разговаривать с ними, как прежде, о пустяках не хотелось. В глазах Варвары оба мужичка осветились новым, неприятным светом: «Живодеры, — думала она втихую. — Палачи». А эти оба, верно, считали ее — а может, честили за глаза, она ведь не слыхала — размазней, мягкотелой либералкой.
Иной раз из динамиков доносились голоса тех, кто в составе «наружки» вел Кордубцева от Университета леса.
«Наружка» была от тайной полиции, и использовали ее обычно втемную. Не раскрывали, разумеется, почему за гражданином наблюдать надобно. На каких условиях договаривался с коллегами полковник Винторогий, через какие рычаги, Варя не знала — да ей и неинтересно было.
— Объект на подходе, — раздалось в фургоне, — расчетное время пять минут. Прием.
— Понял вас, расчетное время пять минут, — гаркнула Варя в микрофон чуть громче, чем следовало. Она волновалась. Нет, иначе: она дико волновалась.
Настоящей, не учебной операцией, да еще с таким объектом, она командовала впервые. Всегда за ее плечами стоял, прикрывал Петренко. А теперь — шутишь, она одна! Принимать решения, да быстро, в соответствии с меняющейся обстановкой, понятное дело, непросто. Но ведь вдобавок и командовать надо, а Буслаев ее гораздо старше по возрасту, равен по званию, надо и авторитет свой не уронить, и не разобидеть. Кононова старалась быть с коллегами вежливой и неформальной — но вдруг, опасалась, ее из‑за этого уважать и слушать не будут, и это делу повредит?