— А откуда вы это узнали? — спросила Варя. — По рассказам вернувшихся?
— Нет, не по рассказам. Точнее, не только по рассказам. Тем более что вернулись в свое тело, увы, далеко не все. Мы уговаривались с теми, кто отправлялся назад, в девяностый, девяностой пятый, двухтысячный год. Каждый из них должен был в определенном месте закопать в закупоренной банке записку: я такой‑то, прибыл из две тысячи такого‑то года, нахожусь в теле такого‑то. И — можете себе представить! В двух случаях из трех эта бумажка дошла до адресата! Мы выкапывали ее сейчас — на старой бумаге, пожелтевшую!
— Вы сказали «в двух из трех». А что было в третий раз?
— А еще раз посылки в условленном месте не оказалось — то ли выкопал кто‑то другой, то ли почва обрушилась, то ли наш посланец не сумел сделать условленное.
— Как же эти люди потом возвращались? В наше время? В свои тела?
— Ну, во‑первых, вернулись не все. Во‑вторых, решение оказалось остроумным: в том году, в котором они оказывались, они являлись ко мне тогдашнему. И протягивали листок с химической формулой препарата. (Перед своей экспедицией они заучивали его наизусть, ничего ведь в прошлое взять нельзя было.) Я‑тот‑что‑в‑прошлом, в девяносто первом, втором, третьем изготовлял субстанцию. И вкалывал субъекту. И тот возвращался в наши дни.
— И вы тогда — двадцать лет назад — шли на это? К вам, молодому тогда ученому — или студенту, кем вы были? — являлся человек, давал вам формулу, и вы покорно производили для него снадобье?
— Да. Они сулили мне деньги.
Голова у Вари пошла кругом.
— И вы, здешний, сегодняшний — вы помните о тех визитах двадцатилетней давности?
— Да.
— И вы никогда не задавались вопросом, что бы это значило? Почему к вам являлись эти типы?
— Задавался. И именно поэтому стал специализироваться в том научном направлении, что они невольно мне подсказали.
— Раз так, значит, возможно влиять на прошлое?
— Да. И это доказанный факт.
— Доказанный? Как?
Профессор достал из кармана и бросил на журнальный стол два фотографических отпечатка. На обоих изображено было дерево. Одно — гармоничное, со всей своей кроной. Второе — такое же, только наполовину обрезанное. При этом ветви его обкорнали не теперь, не сегодня. Срезы давным‑давно зажили, заросли, затянулись.
— Догадываетесь, что произошло?
— Кажется, да.
— Вот именно. Один из наших беглецов в прошлое некогда, двадцать пять лет назад, остриг выбранное нами заранее молодое деревце. Мы вели за ним непрерывное наблюдение. И вот, представьте себе, в какой‑то момент, вдруг, ни с того ни с сего, это подопытное растение лишается всей своей кроны! Оцените таймер!
Варя глянула. На том фото, где дерево было в неприкосновенности, значилось 05/13/2016; 6:28:33 р.м. — то есть, если переводить с американского, тринадцатое мая шестнадцатого года, 18 часов 28 минут и 33 секунды. На следующем фото, где оно представало обкорнанным, с половиной веток, цифры показывали почти то же самое, лишь секундой позже: 05/13/2016; 6:28:34 р.м.
— И поверьте! Мы же вели непрерывную съемку! Ни человеческому глазу, ни замедленному воспроизведению невозможно различить момент, когда дерево, полное плодов и листьев, вдруг само собой превращается в уродливую половинку!
— И что же это значит?
— А то, что в тот самый момент изменение, которое совершил наш человек в прошлом — когда он взял и отпилил к чертовой бабушке половину ветвей, — оно, это изменение, взяло и достигло будущего. Добралось до нас. И с того момента, как он дерево искалечил, человеческая история потекла по‑другому. В ней, в этой новой истории, и теперь уже навсегда, у этой яблони будет только половина веток и половина плодов.