И тут сквозь фойе в сторону зрительного зала стремительно прошел, почти пробежал, высокий плечистый молодой человек в ковбойке. Он был никем не узнан — да и откуда ему быть узнанным, если за плечами всего одна роль целинника в кино и пара работ в театре — в спектакле «Конек‑горбунок» да в вышеупомянутой пьесе Розова, которую, конечно, театральная Москва смотрела — но страшно узок круг этой театральной Москвы! Однако я‑то его, столь восхитительно молодого, узнал! И — остановил, окликнул:
— Олег Николаевич!
Польщенный, что его опознали, да еще и обратились по имени‑отчеству, тридцатилетний Олег Николаевич Ефремов (да‑да, это был он!) остановился и доброжелательно обратился ко мне:
— Простите? Мы знакомы?
— Я восхищаюсь вашим творчеством. «Вечно живые» — вообще блеск. И тем, что вы создаете новый театр — тоже.
Лариса внимательно прислушивалась к нашему диалогу. Я понимал, что он добавляет мне очков в ее глазах, что совершенно не входило в мои планы (скорее, наоборот), но никак не мог удержаться от возможности поговорить, с ума сойти, с молодым и никому не известным самим Ефремовым!
— Ну, «новый театр» — это слишком сильно сказано, — загудел актер. — Пока это всего только студия…
— И тем не менее, помяните мое слово, совсем скоро ваша студия станет настоящим театром. Назовите его «Современник».
— «Современник»? — удивленно вздернул брови Ефремов. — А что, хорошее название. А вы, простите, театральный критик?
— Нет‑нет, я просто увлекаюсь театром. А вообще я здесь проездом… — «Хотелось бы мне в это верить», — тут подумалось мне.
— Надеюсь, наша новая премьера вам тоже понравится.
— Не сомневаюсь. И вообще, Олег Николаевич, вашему театру суждено большое будущее, — сказал я чистую правду. — А вы вдобавок однажды возглавите МХАТ.
— Ну, в этом я тоже нисколько не сомневаюсь, — слегка самоиронично, но довольно серьезно ответствовал будущий народный артист и Герой соцтруда. — Извините, мне пора. — Он пожал мне руку и пробежал в сторону кулис.
А тут и звонок прозвенел, капельдинеры раскрыли двери, и мы с Ларисой прошли в зал.
Спектакль я подробно описывать не буду — если хочешь, посмотри старый фильм, шестидесятого, кажется, года, который называется «Шумный день». Но в театре та давняя и наивная пьеса смотрелась, конечно, иначе. Куда как ярче. И вообще! Если и есть какие‑то преференции от путешествий во времени, то они в том, чтобы увидеть на сцене юных, худеньких, совершенно никому в тот момент не известных и очень старающихся актеров: Евстигнеева, Квашу, Волчек, Людмилу Иванову, Толмачеву, Табакова… Наверное, не было в тот вечер человека в зрительном зале, который громче меня бы хлопал и даже выкрикивал «Браво!» — что выглядело очень странно в пуританском советском зрительном зале, так что Лариса, да и другие театралы, на меня с подозрением посматривали. Но я ведь аплодировал далеко не только этому спектаклю и артистам, что заняты в нем, — я ведь еще всем их будущим спектаклям и фильмам, о которых они сами еще не ведали, аплодировал. На поклоны вытащили и Ефремова — вот он меня со сцены отличил и даже пару раз с улыбкой мне в зал покивал.
После спектакля я предложил Ларисе пройтись. Она согласилась. Было досадно и совершенно не входило в мои планы, что она все больше и больше воспринимает наш поход как банальное свидание — тем больнее будет разочарование. Но что я мог сделать? Для разговора с ней мне требовался разгон, а для него — место и время. Вдобавок до метро шагать все равно было далеко. Станцию «Пушкинскую», не говоря уж о «Горьковской» или «Чеховской», пока не то что не построили, но даже еще не проектировали.
— Как тебе спектакль? — банально спросил я, когда мы вышли на воздух и двинулись в сторону Петровки.
— Пьеса Розова показалась мне интересной по содержанию, хотя немного инфантильной, — отрапортовала она, и я понял, что девушка весь спектакль репетировала, отбрасывала и снова подбирала слова для своего выступления в советской и партийной печати. — Особенно запомнился молодой герой, в роли которого выступил юный актер, студент театрального училища, ммм…
— Олег Табаков, — подсказал я.
— Да, товарищ Табаков. Сцена, когда он отцовской шашкой рубит секретер, который притащила в их дом его невестка, накопительница и мещанка (в ее роли Лилия Толмачева), становится яростным протестом молодых актеров и молодого театра против мещанства.
— Здорово сказано, — откликнулся я довольно вяло.
— А что, неправильно?