А я продолжал допрашивать дамочку.
— Контакты с иностранцами Кордубцевы имели?
— Я не знаю… Фестиваль ведь был только что… Может, Семка с кем и общался. Сюда — точно никого не водил.
— Ладно, — молвил я внушительно, вставая. — О содержании и самом факте нашего с вами разговора прошу никому не разглашать. Вам все ясно?
— Так точно, — по‑военному, но шепотом ответствовала дама.
Во время нашей с ней беседы мне вдруг влетела в голову прекрасная идея относительно нашего Семена Кордубцева, который здесь и сейчас, в этом времени, учится пока на третьем курсе архитектурно‑строительного. Так часто бывает: в минуты игры и сильного напряжения мозга вдруг приходят идеи, над которыми подспудно ломаешь голову, но которые непосредственно к предмету протекающей беседы не относятся. Исходя из нее, этой вдруг прихлынувшей придумки, мне совершенно не следовало встречаться с Кордубцевыми по месту их жительства. Поэтому я поспешил распрощаться с соседкой, которая снабдила меня ценной информацией и вооружила вдруг пришедшей в голову блестящей мыслью.
На обратном пути в Москву, критически обозрев свое начинание со всех возможных сторон, я понял, что не слишком уж задумка великолепная — но все равно, другой‑то не было. Тем более — имел ли я право медлить? Сколько у меня было в запасе времени — в чужом, отцовском теле? Не будет ведь мое пребывание в нем вечным? А когда и как оборвется, ни я, ни кто‑либо еще не знал. Поэтому мне в любом случае следовало поторапливаться — чтобы выполнить намеченную перед самим собой обязательную программу.
* * *
Время было второй час дня, и я решил сразу ехать в архитектурно‑строительный институт.
От платформы «Тайнинская» я добрался до МАСИ за полтора часа и сразу отправился в ректорат. Перед визитом туда снова «включил взрослого плюс начальника», отрекомендовался корреспондентом «Вечерней Москвы» и немедленно выяснил, на каком факультете и в какой группе обучается Семен Кордубцев.
Потом пошел в деканат, посмотрел расписание. На сегодня занятия уже закончились. Значит, с Кордубцевым я разминулся, и он сейчас едет к себе в Мытищи, на Четвертую спортивную. А может, пошел с девушкой в кино или в клубе разучивает номер художественной самодеятельности. В любом случае мне его не сыскать. И, может быть, правильно, потому что я еще, наверное, не готов к контакту с ним.
От всей этой беготни — метро, электричка, снова электричка, опять метро — я нисколько не уставал. Не знаю, в чем было дело. Может, разгадка заключалась в моем молодом семнадцатилетнем теле, сколько я ни состаривал его своими «включениями взрослого»? А может, штука была в том, что в метро и электричках оказывалось гораздо меньше народу, чем в наше время, в начале двадцать первого века? Не было назойливой рекламы, коробейников, бездушных автоматов, которые преграждали путь к платформам. В метро ездили по бумажным билетикам, которые отрывали тетеньки на входе на эскалаторы. В электричках, чтобы войти в вагон, — никаких препон. Ходили контролеры, но нечасто, и высшая мера наказания заключалась в том, что они ссаживали с поезда на ближайшей платформе.
Поэтому, передвигаясь по маршруту «метро «Бауманская» (где находился мой институт) — Мытищи — Тайнинская — снова «Бауманская» (неподалеку от которой находился также МАСИ), я беспрепятственно раздумывал о том о сем. В основном — как мне использовать во благо общества, людей и страны мое уникальное знание того, что дальше со всеми нами будет? И как все‑таки покинуть столь гостеприимно встретивший меня пятьдесят седьмой год и возвратиться в привычное время? Как, самое главное, снова встретить тебя? По поводу возвращения ничего я придумать не мог. Олигарх Корюкин и ученый Рябчинский еще, судя по всему, не родились. Формула сыворотки, которая должна была перебросить меня в год две тысячи семнадцатый, втуне ржавела в моем мозгу. Для того чтобы синтезировать ее, потребуются современные технологии конца двадцатого века: электронные микроскопы, центрифуги, лазеры. Ничего подобного у здешней науки пока нет. Оставалось, раз уж я здесь, попытаться переменить к лучшему наше будущее.
Я отправился в студенческую поликлинику архитектурно‑строительного. К регистратуре подошел скромненьким семнадцатилетним. Кордубцев старше меня здешнего на пару лет — но взрослым людям обычно такой разницы не видно. Будем также надеяться, что Семен не злоупотребляет болезнями и не является хроническим «сачком» (как здесь называют прогульщиков). В итоге медицинскую карточку Кордубцева в регистратуре мне выдали без звука. Я отошел к окну и спрятал ее в портфель.