У окошка кассы, традиционно имеющего вид арки, что намекает на особенность ритуала, будто здесь продаются не просто билеты, а пропуска в иной, лучший мир, стояла молодая женщина, высокая, полная, в пальто фиолетового чернильного цвета из плащевой ткани, сквозь которую там и сям пробивались катышки подкладки, это бывает после стирки или очень долгой носки. Она не могла выбрать, каким поездом ехать в Москву.
— Махачкалинский когда отправляется? — спрашивала она.
— В четырнадцать сорок одну, — терпеливо отвечала кассирша.
— А саратовский?
— В пятнадцать семнадцать, почти сразу же. Что берем?
— Купе свободные в каком есть?
— И там, и там.
— А можно, чтобы в купе никого? Я с двумя детьми. Чтобы нам три места, и уже никого не сажать?
— Я этим не распоряжаюсь. Даже если тут придержу место, не продам, на другой станции кто-то возьмет билет и к вам подсядет. Имеет право.
— А все купе можно купить? Два билета на одно лицо?
— Да хоть весь вагон купите, правила не запрещают.
— Тогда все купе. В смысле, два билета на детей и два на меня.
— В какой?
— А махачкалинский хороший?
— Нормальный.
— Но там же с юга люди едут. Нахватались неизвестно чего. Да еще Кавказ сплошной.
— Чем вам Кавказ не нравится? — тут же послышался уязвленный, но вежливый голос.
Женщина оглянулась. В конце очереди стоял и, кстати, в отличие от прочих, соблюдал положенную дистанцию плотный мужчина лет пятидесяти в серой куртке и серой вязаной шапочке, с большими глазами, полными грусти оттого, что жизнь непроста, а Родина далеко.
— Да всем он мне нравится, но у меня дети! — с оправданным материнским вызовом ответила женщина.
— И что? Съедим мы ваших детей? — спросил мужчина, спросил весело, показывая женщине и всем остальным, что он шутит.
Женщина тут же возмутилась:
— Я ничего такого не говорила, а беру билет, а вас не касается!
И повернулась к кассе, продолжила уточнять подробности:
— Саратовский, значит, сразу после махачкалинского отходит?
— Полчаса разницы.
— Фирменный, наверно? Дорогой?
— Обычный. Цены такие же.
— И купе тоже есть?
— Есть. Везде есть, пустые поезда идут. Раньше перед Новым годом не пробьешься, все в столицу рвались, а сейчас никого. Вот оттуда в Саратов билетов нет практически, понять можно — люди домой возвращаются.
— А в Москву саратовский когда приходит? Позже махачкалинского?
— Даже раньше.
— Как это?
— В пути обгоняет.
Женщина задумалась. Возможно, в слове «обгоняет» ей почудилось что-то опасное.
— А в смысле удобств есть разница? — спросила она. — У меня же дети!
— Никакой разницы.
— Хорошо, оформляйте на саратовский.
Кассирша занялась своим делом. Показалось, что очередь облегченно вздохнула.
За женщиной в чернильном пальто стоял невысокий мужчина довольно необычного вида: в замшевой куртке с белым меховым воротником, с бахромой на нагрудных и боковых карманах, в голубых джинсах, в сапогах ковбойского фасона с острыми носами, окованными металлическими пластинками, а в руке он держал кожаную широкополую шляпу. Осанка, стать, прямые плечи, все в нем было молодое, и глаза казались молодыми — карие, ясные, и коротко постриженные волосы были густыми, темными, почти черными, с редкими искрами седины, но резкие морщины у глаз и борозды на лбу, казавшиеся незаживающими шрамами, выдавали его возраст — за пятьдесят, а то и больше. На голову ниже мощной женщины, он казался ее пожилым сыном. Может, потому, что было в нем что-то неуловимо мальчишеское, даже, пожалуй, пацанское, непоседливое, нетерпеливое.
Он выглядел человеком, впервые или после долгого перерыва попавшим на вокзал, а то и вообще в человеческое общество. С любопытством иностранца он смотрел на окружающее, на людей, с внимательным интересом слушал их — и что говорила женщина в чернильном пальто, и как отозвался обиженный кавказец, и как реагирует очередь на их диалог. Во взгляде его сквозило удивление: надо же, какие бывают люди, надо же, о каких занятных вещах они толкуют!
Сейчас он подвинулся в сторону и любовался через стекло девушкой-кассиршей — так жадно, будто никогда подобных девушек не видывал. А она и впрямь была хороша: светло-русые волосы до плеч, густые, ровного цвета и ровной плотности, волосок к волоску, красивые серые глаза. Мужчина смотрел на девушку в высшей степени одобрительно и жалел, что нельзя увидеть закрытых маской губ, которые гармонически дополнили бы лиричный славянский образ.