— Он носит очки, уважаемый господин, очки престранного вида. Говорят, что они непрозрачны, и что он видит благодаря могущественному волшебству, которое далеко превосходит силы человеческие. Я также слышал, — и тут его голос стал тих и таинствен, — что увидеть его глаза — это значит увидеть смерть; что он убивает своим взглядом, уважаемый господин.
Глаза Маньифико перебегали с одного из наблюдавших за ним лиц на другое. Он вскрикнул — и голос его пронзительно задрожал:
— Это правда! Клянусь жизнью, это правда!
Бейта глубоко вздохнула.
— Похоже, что вы правы, капитан. Хотите ли вы улететь с нами?
— Что ж, рассмотрим ситуацию. Вы здесь ничего не должны? Барьер над ангаром открыт?
— Я могу улететь в любое время.
— Тогда летите. Мул, может быть, и не желает противодействовать Установлению, но он страшно рискует, допустив бегство Маньифико. Этим, вероятно, и объясняется в первую очередь шум и суета по поводу этого бедняги. Так что вас наверху могут поджидать корабли. Если вы исчезнете в космосе, некому будет предъявлять обвинение.
— Вы правы, — уныло согласился Торан.
— Однако у вас есть защитное поле, и ваш корабль, вероятно, более быстр, чем все, что у них имеется. Так что как только вы выйдете за атмосферу, сделайте на нейтрали виток в другое полушарие и там жмите вперед на полном ускорении.
— Да, — холодно произнесла Бейта, — а когда мы вернемся на Установление? Что тогда, капитан?
— Тогда вы окажетесь готовыми сотрудничать гражданами Калгана, разве не так? Ведь мне ничего иного не известно.
Все замолкли. Торан повернулся к пульту управления. Последовало едва заметное колебание.
…Лишь когда Торан оставил Калган позади, на расстоянии, достаточном для того, чтобы попробовать первый межзвездный прыжок, лицо капитана Притчера проявило признаки беспокойства — ибо ни один корабль Мула никоим образом не пытался помешать их отлету.
— Похоже, что он позволяет нам увезти Маньифико, — сказал Торан. — Не очень-то хорошо согласуется с вашим рассказом.
— Если только, — поправил капитан, — он не желает, чтобы мы его увезли, — что, в таком случае, не очень-то хорошо для Установления.
Первые новости ультраволнового вещания достигли корабля после заключительного прыжка, когда Установление оказалось уже на расстоянии нейтрального полета.
В них кратко сообщалось кое о чем интересном для беглецов. Утомленный голос диктора рассказал, будто некий военный диктатор — не названный по имени — предъявил Установлению ноту относительно насильственного похищения члена его двора. Диктор перешел к спортивным новостям.
Капитан Притчер сказал ледяным тоном:
— Он в конечном итоге опередил нас на шаг, — и, задумавшись, добавил: — Он готов столкнуться с Установлением, и он использует эту историю как повод для действий. Это осложняет наше дело.
Мы должны будем начать раньше, чем окажемся готовыми по-настоящему.
15. Психолог
Занятие, известное как «чистая наука», являлось наисвободнейшей формой жизни на Установлении, и этому имелись свои причины. В Галактике, где господство и даже само существование Установления все еще опиралось на превосходство в технологии, несмотря на изрядный рост его мощи за последние полтора века, Ученому даровалась определенная неприкосновенность. В нем нуждались, и он знал это.
Таким образом, имелись свои причины и для того, чтобы жизнь Эблинга Миса — только лица, не знавшие его, добавляли звания к его имени — являла собой наисвободнейшую форму в фундаментальных науках Установления. В мире, где наука пользовалась уважением, он был Ученым — с большой буквы и без тени иронии. В нем нуждались, и он знал это.
И так уж получалось, что когда другие преклоняли колена, он отказывался и громко добавлял, что его предки в свое время не кланялись перед каждым вонючим мэром. И что во времена его предков мэров, во всяком случае, избирали, и могли вышвырнуть, и что единственные люди, наследующие по праву рождения, являются наследственными идиотами.
И еще так уж получилось, что когда Эблинг Мис решил позволить Индбуру оказать ему честь аудиенцией, то он не стал дожидаться, пока обычная строгая цепь начальников передаст его запрос наверх и благосклонный ответ вниз, а, накинув на плечи менее неказистый из двух своих официальных пиджаков, водрузив набекрень странную шляпу непонятной формы и закурив в довершение всего запрещенную сигару, он пробился между двух стражников, не обращая внимания на их растерянное блеяние, прямо во дворец мэра.
Первым признаком вторжения, обнаруженным его превосходительством, который пребывал в своем саду, явился постепенно приближающийся шум протестов и ответный рев, состоявший из нечленораздельных ругательств.
Индбур медленно отложил свою тяпку, медленно выпрямился и медленно нахмурился. Ибо Индбур позволял себе раз в сутки передышку в работе и в течение двух часов во второй половине дня, если только позволяла погода, он занимался своим садом. Там, в его саду, цветы росли квадратами и треугольниками, красный и желтый цвета сменяли друг друга в строгом порядке, с маленькими вторжениями фиолетового у вершин и зеленью, окаймлявшей целое прямыми линиями. Там, в его саду, никто не беспокоил Индбура — никто!
Индбур снял измазанные землей перчатки и подошел к небольшой калитке, служившей входом в сад.
Заданный им вопрос напрашивался сам собой:
— Что все это означает?
Именно такой вопрос и именно в такой формулировке испокон веков звучал в устах бесчисленного множества людей всякий раз, когда складывалась сходная ситуация. Впрочем, неизвестно, как часто в этот вопрос вкладывалось нечто большее, чем одно только желание подчеркнуть собственную значимость.
Но в настоящий момент ответ последовал вполне определенный, ибо за ограду вломилась туша Миса, с ревом потрясавшего кулаком в сторону тех, кто еще держал обрывки его плаща.
Индбур торжественной, но недовольной гримасой удалил охрану, а Мис нагнулся, чтобы подобрать обрывки своей шляпы, вытряс набравшуюся в нее землю, сунул шляпу подмышку и сказал:
— Слушай, Индбур, этих твоих ублюдочных служителей следует оштрафовать на один хороший плащ. В этом плаще оставалась куча неплохой материи, — он затянулся сигарой и чуть театрально отер свой лоб.
Мэр продолжал стоять, напрягшись от недовольства, и тоном величественного презрения с высоты своих пяти футов двух дюймов сказал:
— До моего внимания не доводилось, Мис, что ты затребовал аудиенцию. И она явно тебе не назначалась.
Эблинг Мис поглядел на своего мэра сверху вниз с видом потрясенного неверия.
— Га-лак-ти-ка! Индбур, разве ты не получил вчера моей записки? Я отдал ее какому-то лакею в пурпурной ливрее еще днем раньше. Я бы отдал ее прямо тебе, но я же знаю, как ты любишь формальности.
— Формальности! — Индбур в отчаянии поднял глаза кверху и затем с нажимом добавил: — Да слышал ли ты вообще о настоящей организации дела? В будущем ты должен будешь вручать свой запрос об аудиенции, выполненный надлежащим образом в трех экземплярах, в предназначенное для этой цели правительственное учреждение. Затем ты должен подождать, пока обычным порядком тебя не известят о времени дарованной аудиенции. Затем ты должен появиться соответственно одетым — соответственно одетым, ты понимаешь? — и к тому же с соответствующим почтением. Можешь идти.
— Что плохого в моей одежде? — с жаром поинтересовался Мис. — Лучший плащ, который был у меня, пока эти ублюдочные мерзавцы не вцепились в него своими лапами. Я уйду не раньше, чем изложу то, что я пришел изложить. Га-лак-ти-ка! Если бы речь не шла о Селдоновском Кризисе, я ушел бы прямо сейчас.
— Селдоновский кризис! — Индбур впервые проявил интерес.
Мис был великим психологом — да, демократом, мужланом, мятежником — но и психологом. В своей растерянности мэр даже не сумел облечь в слова болезненный внутренний укол, испытанный им, когда Мис сорвал подвернувшийся цветок, поднес к своим ноздрям и щелчком отбросил, наморщив нос. Индбур холодно произнес: