На сцене в конце зала выступал певец в сопровождении оркестра. Певцом я его назвал просто, чтобы вы поняли, о чем идет речь. Да и к пению издаваемые им звуки можно было отнести с огромной натяжкой. Я перевел взгляд на девушку, что сидела напротив меня.
— Тебе нравится? — полюбопытствовал я. — Он возбуждает в тебе что-нибудь?
— О, да, мой материнский инстинкт, — ответила она. — Я сгораю от желания подхватить его на руки и поменять пеленки, чтобы он перестал плакать.
Просто поразительно, как быстро она сумела восстановить свой прежний облик. Кто бы мог подумать, что каких-то полчаса назад она лежала на смятой постели, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, очаровательное платье задрано выше пояса, волосы в беспорядке разметались по подушке... Теперь же она сидела такая аккуратная и безукоризненная, с таким серьезным и скромным видом, что никто бы и не заподозрил, что эту головку могут посещать греховные мысли. Лишь глаза ее неуловимо изменились, хотя возможно, что мне это и почудилось. Приятно все-таки подумать, что случившееся было девушке не безразлично.
Внезапно она протянула руку в белой перчатке и коснулась моего локтя.
— Об одном прошу, — сказала она. — Не произноси имя Лолита. Обещаешь?
— Я и не собирался...
— Тот парень, с которым я была в Нью-Йорке, без конца называл меня Лолитой, черт бы его побрал! Я от этого тащилась, пока не прочитала Набокова. Жуткая мерзость! Потом я уже давно не ребенок. А лишь потому, что он был на несколько лет старше... И потому, что мы с тобой... Словом, не думай, что тебе можно... Хоть раз назовешь меня Лолитой, и я тут же уйду.
Я задумчиво посмотрел на сцену, где непристойно завывал и дергался неудавшийся Карузо, и произнес:
— Что ж, недурная мысль, если мы уйдем вместе.
— Я хотела, чтобы ты это твердо усвоил, никаких Лолит.
— В таком случае, — предложил я, — скажи мне, как тебя зовут на самом деле.
Она ошарашенно вскинула голову.
— А разве ты не знаешь?
— Знаю только, что твоя фамилия Фредерикс. Больше ничего.
— Мойра, — сказала она. — Балдежное имечко, да?
— Не особенно, — ответил я. — А меня зовут Мэтт.
— Я знаю.
Она оглянулась, точно впервые увидела, где мы находимся. Потом спросила:
— А тебе здесь не нравится, да? Можем пойти в другое место, если хочешь. — В ресторанчик мы пришли, потому что она сама его выбрала...
— Нет, — ответил я. — У меня, видимо, испорченный вкус. В Европе не так шумно, да и места побольше.
— Да, тут тесновато, — согласилась она. — Но готовят вполне пристойно. — Зеленые глаза испытующе переметнулись к моему лицу. — А что ты делал в Европе, Мэтт?
— Так, бизнес.
— А какой бизнес?
Ответил я не сразу. Врать почему-то не хотелось; к тому же никто не поручал мне сейчас играть какую-то роль, а когда начинаешь без подготовки плести небылицы, можешь сам себя загнать в тупик.
Мойра по-прежнему держала меня за локоть.
— Ты ведь государственный агент, верно? — тихо спросила она, не спуская глаз с моего лица.
— Ты имеешь в виду, что не фед ли я? — переспросил я. — Разве я похож на одного из подтянутых и гладковыбритых мальчиков мистера Гувера? Нет, этих ребят подбирают по убеждениям и преданности идеалу. Будь я одним из них, ты бы за миллион лет меня не соблазнила. Я стоял бы, как скала: твердый, нерушимый гранит.
Она рассмеялась.
— Ладно, Мэтт, я больше не буду тебя расспрашивать. Кстати, я вовсе не имела в виду ФБР. Я думала... — Она примолкла и посмотрела на бокал с мартини. Так, во всяком случае, назывался налиток, который мы заказали. Джин, пожалуй, в нем я вправду был, а вот за вермут я бы не поручился.
— Я думала... ты из определенного отдела Налогового управления.
— Нет уж, налогами я никогда не интересовался, — отрезал я.
Мойра нахмурилась и убрала руку.
— Ты так неуклюже увиливаешь, дружок.
— А ты так неуклюже давишь. Почему бы мне не быть просто отставным мужем миссис Логан?
— С твоими-то шрамами? Ха! А как ты встрепенулся, услышав фамилию Фредерикс. И еще... Дело в том...
— В чем? — спросил я, когда она вновь замялась.
— Дело в том, что я пришла к тебе в мотель не только из-за того, что мне было так одиноко. Мне еще было... любопытно.
Ее личико порозовело. Я ухмыльнулся.
— Ты хотела поиграть в Мата-Хари, да?
— Но ведь получилось не так плохо, правда, милый? Ты, конечно, и есть отставной муж, тут никаких сомнений быть не может. Но ты не только экс-муж, ты еще кое-кто.
— Кто?
— Трудно сказать, это особые люди, страшные. — Она уже не улыбалась. — Я достаточно навидалась их на своем веку. Иногда кажется, что всю жизнь за моим папочкой кто-то шпионил. Добрая половина из них, нет — скорее процентов девяносто, только и мечтали, чтобы их подкупили. Остальные были такими убежденными — спасители человечества, — что меня просто мутило. Ублюдки! Но и тех и других я чую за милю. Тебя же, киска, я никак не раскушу. Ты не алчен, и никакой там убежденности у тебя нет и в помине. Никак не возьму в толк, что за игру ты ведешь.
Чуть помолчав, я спросил:
— Ты любишь отца, Мойра?
— Я его ненавижу, — без секундного промедления ответила она. — Он поместил мою мать в... частное заведение, так его можно назвать. Видел бы ты это заведение! А ведь, возможно, ее можно было вылечить — многих алкоголиков излечивают. Он же не пожелал возиться. Думаю, он просто не хотел, чтобы на званых вечерах гости смотрели, как она пьет один только томатный сок, и судачили, что жена Сола Фредерикса была когда-то безнадежной алкоголичкой. Но, в любом случае, красоту она давно утратила, а отец любит окружать себя куколками. Вот он и убрал ее с глаз долой в тихое местечко, где можно упиться до смерти, никого не тревожа. Это еще не случилось, но, по-моему, она еще не долго протянет.
Мойра внимательно посмотрела на меня.
— Вот ответ на твой вопрос. Но если ты пытаешься узнать именно то, что я имею в виду... Не заблуждайся на сей счет, Мэтт. Я его не выбирала, и он меня не выбирал, но он мой отец, и тут ничего не изменишь. Понимаешь?
— Да, — ответил я. — Прекрасно понимаю.
— Звучит, конечно, сентиментально, — продолжила она. — В наши дни, если твой лучший друг окажется красным, или шпионом, или еще чем-то в этом роде, принято донести на него; таков теперь долг перед обществом, и всем наплевать на дружбу, верность и прочую муру... прежде за это отдавали жизни, а теперь это мура. А что до семейных уз, так я посещала колледж и все теперь знаю. Знаю, например, что сын вправе замахнуться топором на родителей. Ребеночек просто выпускает пары, освобождается от зажимов — милая крошка. Но беда в том, Мэтт, что? гражданин из меня фиговый; не ощущаю я никакого долга перед обществом. Я самая простая и обычная! провинциальная девушка, а мой отец — все-таки мой отец. Пусть он и последний сукин сын, но он мой отец!
Она глубоко вздохнула.
— Я хочу сказать, что...
— Ладно, детка, — прервал я. — Я знаю, что ты хочешь сказать. Что бы ни случилось, я не обращусь к тебе за помощью. И мне никакого дела нет до твоего папаши. Честное индейское.
Она пропустила мои слова мимо ушей.
— Я хочу сказать, что ты, возможно, прекрасный, малый и думаешь, что спасаешь страну, но я никогда не стану Иудой. Ни для кого!
— Ваше сообщение принято, — отрапортовал я. — Допивай мартини; надеюсь, больше никогда не доведи отведать такое.
Она промолчала. Потом сказала:
— Мэтт!
— Что?
— Пару недель назад я возвращалась из Мексики. На границе меня остановили. Обычно это простая формальность. Ты только говоришь, что ничего особенного не везешь, кроме какого-нибудь дешевого спиртного, и тебя отсылают к окошку, чтобы уплатить этот дурацкий грабительский налог в пользу штата Техас. На этом все заканчивается. На сей раз они словно с цепи сорвались. Машину разве что по винтикам не разобрали. Я даже думала, что меня заставят раздеться, но, видно, они искали что-то более крупного размера. Когда я рассказала отцу, он так раскипятился, что я боялась — он лопнет от злости.