Тянуло их друг к другу. Его, молодого покамест холостяка. И ее — разведенку, тоже далеко не старую и не лишенную привлекательности. Так что рано иль поздно и Воропаеву, и соседке его предстояло сменить свое семейное положение. Одновременно. В одном ЗАГСе и стоя рядышком.
Не желая огорчать эту заботливую даму, которую кстати звали Викой, Алексей предпочел ближе к полуночи прекратить обмывание новой машины. И одного за другим выпроводил гостей прочь. Не забыв, разумеется, вызвать каждому такси.
Оставшись один, Воропаев с тоской посмотрел на маленький столик возле дивана — отчего-то называемый «журнальным», но в его квартире заставленный тарелками и недоеденной закуской и окруженный пустыми и полупустыми бутылками. А ведь еще часть бутылок и не до конца опустошенных тарелок осталась на кухне, в которой, собственно, их празднование и началось.
Убирать следы пиршества хотелось меньше всего. И сил не осталось, и голова от выпитого отяжелела. Более же всего Алексей желал бухнуться на диван, в его однушке игравший еще и роль спального места. Да отрубиться до той адской секунды, когда квартиру огласит мелодия из будильника на телефоне. Напоминая о необходимости привести себя в порядок и тащиться на завод.
Беда в том, что прежде чем превратить диван в спальное место, его следовало разложить. А прежде чем разложить — отодвинуть якобы журнальный столик. Что в свою очередь сделать было бы гораздо легче, освободив его от расставленной на нем посуды. И для самой посуды сохраннее, что немаловажно.
К тому же Воропаев был человеком довольно брезгливым. И спать по соседству с объедками ему было неприятно — чай, не бомж на помойке. Но преуспевающий член общества. Вон, каким авто сегодня разжился!
Потому, вздохнув, Алексей перво-наперво избавился от бутылок, высившихся вокруг столика, словно замковые башни вокруг донжона. Да-да, средневековая эстетика ему была по сердцу, за что отдельно следовало поблагодарить популяризовавший ее сериал «Игра престолов».
Бутылки, в которых оставалось хоть что-то, Воропаев отнес в холодильник; пустые — сложил возле помойного ведра. В ведро же вытряхнул содержимое пепельницы, стоявшей на подоконнике и успевшей за вечер доверху наполниться окурками.
Затем Алексей решил отнести в холодильник тарелки с закуской. Хотя бы те, что стояли на столике у дивана. Но не успел до этого столика дойти, как почувствовал себя… странно. И это еще мягко сказано.
Сначала потолок словно ввысь вознесся — на высоту нескольких этажей, и теперь казался почти таким же далеким, как небо. Затем подкосились ноги. Алексей упал на четвереньки… и с ужасом смотрел на свои руки, на которые оперся при падении. Смотрел, как они стремительно зарастают густым волосом.
«Ёпрст! — подумал Воропаев в панике. — Ну ни хрена меня накрыло! Вот и допился… белочку поймал!»
Последние слова он даже выкрикнул вслух от избытка чувств. Точнее, попытался выкрикнуть, но изо рта вырвался лишь последний слог, произнесенный с неестественной протяжностью: «ма-а-а-л!»
Оторвавшись от созерцания внезапно заросших рук, Воропаев осмотрелся и понял, что странности на этом не закончились. Все вокруг сделалось непривычно большим. Тесная прихожая, в которой прежде трудно было разойтись двум взрослым человекам, теперь стала обширной, как вестибюль какого-нибудь театра или дома культуры. Дверной проем в единственную комнату по высоте сравнялся, наверное, с Триумфальной аркой в Париже или Бранденбургскими воротами в Берлине. А обувь, расставленная под вешалкой с одеждой стала величиной чуть ли не с самого Воропаева. Не говоря уж о самой одежде — исполинским полотнищам, свисавшим с высоты нескольких человеческих ростов.
Первые минуты Алексей метался, озираясь в недоумении, переходящем в ужас. «Это сон! — думал он. — Точнее, кошмар!»
И снова он не удержался от того, чтобы выразить свою паническую мысль вслух. Как и в предыдущий раз, хватило его глотки лишь на последний и протяжный слог: «мар-р-р!»
Затем, переведя дух и немного успокоившись — пар выпустив, Воропаев обнаружил в случившемся неожиданный позитивный момент. Выпитое больше не давило на голову, не туманило мозг. К Алексею вернулась способность мыслить вполне ясно. Или, если угодно, трезво. И первая мысль, посетившая его, порадовала бы самого Оккама.
«Все вряд ли могло разом вырасти. Так что, скорее, это я уменьшился».
То есть, обратить внимание следовало не на окружающий мир — жутковатый мир, в который превратилась холостяцкая квартирка-однушка. Но на себя, любимого. На собственное очевидно необычное состояние, которое не получалось объяснить одними лишь вечерними возлияниями. Напротив, говорилось уже: ощущение, что он пьяный, оставило Воропаева. Так же неожиданно, как не ожидал он фокусов с размерами.