Когда генерал фон Рабенау в книге «Сект. Из моей жизни» цитировал слова генерал-полковника (Секта. – Прим, ред.): «Существование Польши недопустимо; оно несовместимо с жизненными интересами Германии. Она должна исчезнуть в результате собственной внутренней слабости и усилий России... с нашей помощью», то было ясно, что эта точка зрения в результате развития политических и военных событий, по-видимому, устарела. Мы довольно хорошо знали о растущей военной силе и мощи Советского Союза; Франция, страна, обаянию которой так легко поддаться, к сожалению, по причинам, которые трудно установить, по-прежнему относилась к нам враждебно. Она, очевидно, всегда искала бы союзников в нашем тылу. Однако в случае исчезновения польского государства могучий Советский Союз мог стать для империи гораздо более опасным соседом, чем Польша, которая в то время была буферным государством. Устранение буфера, который образовывала Польша (и Литва) между Германией и Советским Союзом, очень легко могло бы привести к конфликту между этими двумя великими державами. Пересмотр польской границы, возможно, находился в интересах обоих государств, однако полная ликвидация польского государства в условиях, которые по сравнению с предыдущим периодом совершенно изменились, вряд ли соответствовала интересам Германии. Итак, лучше было, чтобы Польша, относились ли мы к ней с уважением или нет, находилась между Советским Союзом и нами. Как ни тягостным было для нас, солдат, бессмысленное, содержащее в себе заряд динамита начертание границы, все же Польша как сосед представляла собой меньшую опасность, чем Советский Союз. Естественно, мы вместе со всеми немцами надеялись, что когда-нибудь восточная граница будет пересмотрена с тем, чтобы области с преимущественно немецким населением по естественному праву населяющих их жителей были возвращены империи. Но рост польского населения в них с военной точки зрения был совершенно нежелательным. Требование об установлении связи между Восточной Пруссией и империей вполне можно было бы сочетать с заинтересованностью Польши в собственном морском порту. Так, а не иначе выглядели примерно те суждения о польской проблеме, которые преобладали во времена рейхсвера{13}, скажем, с конца двадцатых годов, у солдат, когда речь заходила о военных конфликтах.
Затем колесо судьбы снова повернулось. На сцене империи появился Адольф Гитлер. Все изменилось. Коренным образом изменились и наши отношения с Польшей. Империя заключила пакт о ненападении и договор о дружбе с нашим восточным соседом. Мы были освобождены от кошмара возможного нападения со стороны Польши. Одновременно, однако, охладели политические чувства между Германией и Советским Союзом, ибо фюрер, с тех пор как он начал выступать перед массами, достаточно ясно выражал свою ненависть по отношению к большевистскому режиму. В этой новой ситуации Польша должна была чувствовать себя свободнее. Но эта большая свобода не была теперь для нас опасной. Перевооружение Германии и серия внешнеполитических успехов Гитлера делали нереальной возможность использования Польшей своей свободы для наступления против империи. Когда она изъявила свою даже несколько чрезмерную готовность принять участие в разделе Чехословакии, возможность ведения переговоров по пограничному вопросу казалась не исключенной.
Во всяком случае, ОКХ до весны 1939 г. никогда не имело в своем портфеле плана стратегического развертывания с целью наступления на Польшу. Все военные приготовления на Востоке носили до этого момента чисто оборонительный характер.
Неужели осенью 1939 г. дело должно было зайти так далеко? Хотел ли Гитлер войны или он, как осенью 1938 г. в отношении Чехословакии, собирался применить крайние меры, использовав угрозу военной силы для разрешения данцигского вопроса и вопроса о коридоре, подобно тому, как он в свое время поступил в судетском вопросе.
Война или блеф, вот в чем заключался вопрос, по крайней мере, для того, кто не был знаком с подлинным развитием политических событий и, прежде всего с намерениями Гитлера. А кого вообще Гитлер знакомил со своими действительными намерениями?
Во всяком случае, те военные меры, которые были приняты в августе 1939 г., вполне могли, несмотря на существование плана развертывания «Вейс», иметь своей целью усиление политического давления на Польшу, чтобы заставить ее пойти на уступки. Начиная с лета, по приказу Гитлера велись лихорадочные работы по созданию «Восточного вала». Целые дивизии, в том числе и 18 дивизия, постоянно сменяя друг друга, перебрасывались на несколько недель к польской границе для участия в строительстве этого «Восточного вала». Какой же смысл имело такое расходование сил и средств, если Гитлер хотел напасть на Польшу? Даже в том случае, если он, вопреки всем заверениям, рассматривал возможность ведения войны на два фронта, этот «Восточный вал» воздвигался не там, где это было необходимо. Ибо в таком случае для Германии всегда было бы единственно правильным в первую очередь совершить нападение на Польшу и повергнуть ее, на западе же ограничиваться оборонительными боями. О противоположном решении – наступление на западе, оборона на востоке – при существовавшем тогда соотношении сил не могло быть и речи. Для наступления на западе тогда не существовало также никаких планов, да и не велось никакой подготовки. Итак, если строительство «Восточного вала» в создавшейся в то время обстановке и имело какой-либо смысл, то он, очевидно, заключался только в том, чтобы оказать на Польшу давление путем сосредоточения крупных масс войск на польской границе. Начавшееся в третьей декаде августа развертывание пехотных дивизий на восточном берегу Одера и выдвижение танковых и моторизованных дивизий в районы сосредоточения, вначале западнее Одера, не должны были обязательно рассматриваться как действительная подготовка к наступлению, а могли являться средством политического нажима.
Как бы то ни было, программа обучения войск в мирных условиях продолжала спокойно осуществляться. 13-14 августа 1939 г. в Нейгаммере я проводил последние учения моей дивизии, которые завершились прохождением войск перед генерал-полковником фон Рундштедтом. 15 августа 1939 г. проводились большие артиллерийские учения во взаимодействии с авиацией. При этом произошел трагический инцидент. Целая эскадрилья пикирующих бомбардировщиков – очевидно, неверно была указана высота слоя облаков – во время пикирования врезалась в лес. 16 августа 1939 г. проводилось еще одно полковое учение. Затем подразделения дивизии возвратились к местам своего расквартирования, которые им, правда, через несколько дней пришлось оставить, чтобы двинуться к границам Нижней Силезии.
19 августа генерал-полковник фон Рундштедт и я получили приказ 21 августа прибыть на совещание в Оберзальцберг. 20 августа мы выехали из Лигница (Легница) автомашиной до района Линца, где мы переночевали у моего зятя, имевшего там имение. 21 августа утром мы прибыли в Берхтесгаден. К Гитлеру были вызваны все командующие группами армий, а также командующие армиями со своими начальниками штабов и соответствующие им по должности, командующие авиационными и военно-морскими соединениями.
Совещание или, скорее, речь, с которой Гитлер обратился к военачальникам, – он не допускал больше никакого обсуждения после событий, которые имели место в прошлом году перед чешским кризисом во время совещания с начальниками штабов, – была произнесена в большом зале замка Берггоф, из которого открывался вид на Зальцбург. Незадолго перед приходом Гитлера появился Геринг. Мы были поражены его видом. Я считал, что мы приглашены на серьезное совещание. Геринг, по-видимому, явился на маскарад. На нем была белая рубашка с отложным воротником и зеленый кожаный жилет с большими желтыми пуговицами, обтянутыми кожей. Картину дополняли брюки до колен и длинные шелковые носки серого цвета, которые сильно подчеркивали огромные размеры его икр. На фоне этих тонких носков выделялись массивные ботинки. Но все, безусловно, затмевал украшавший его живот кинжал, болтавшийся на поясе из красной кожи, щедро отделанном золотом, в ножнах из кожи такого же цвета, с золотыми украшениями. Я мог только шепнуть моему соседу генералу фон Зальмуту: «Толстяку, видно, поручена „охрана зала“?
13
Так именовалась германская армия после заключения Версальского договора и до прихода Гитлера к власти. – Прим. ред.