А разве не сюрреализм, когда через всю страну мчались эшелоны, груженные ничем — воздухом, с надписью на вагонах «хлопок»? Как это страшно: со свистом, сквозь день и ночь, несутся поезда, светофоры сигналят им зеленым, путейцы козыряют с платформ, где-то их заботливо осматривают, простукивают колеса, смазывают, и снова поезд-птица прорезает пространство России, неся пустоту на своих осях. И так из года в год, и сотни, если не тысячи людей знают об этом — внизу и вверху, знают и молчат, охмуряя друг друга и самих себя, а главный Лжец-отправитель крутит дырки в кителе для новой Золотой звезды и получает ее из трясущихся рук другого Обманщика и смахивает с крутой скулы слезу благодарности. Такое Мамлееву не снилось и в самых кошмарных сюрреалистических снах.
Под одуряющее хвастовство и рев фанфар, бесконечные победные реляции, под золотой дождь наград иссушались моря и озера, останавливались реки, засоливался чернозем и, убивая последнюю веру молодежи, бесцельно и тупо тянули нитку одноколейки по тысячеверстой зыбкой таежной пустынности. Я почему-то говорю обо всем этом в прошедшем времени, а ведь ничего не изменилось, кроме слов, не кончилось. Уничтожение жизни продолжается.
И никакой сюрреализм не может сравниться с последним съездом КПСС, где люди на глазах всей страны, всего света занимались душевным стриптизом, обнажая такие скверности беспредельного эгоизма, наплевательства на измученный народ, чьим именем привыкли клясться и прикрываться, такую мещанскую приверженность к теплому месту, такую злобу, жестокость и невежество, что, глядя на экран, хотелось взмолиться: только бы дети этого не видели! Никакое порнографическое безобразие не могло бы оказать на юную душу столь растлевающего воздействия.
Мне хочется поговорить о том, как надо читать Ю. Мамлеева на примере рассказа «Утро», которого нет в сборнике. Я делаю это сознательно, ибо не хочу навязывать читателю этой книги своего толкования. Мамлеева можно читать по-разному, это не боевой устав пехотной службы и не классика соцреализма, не допускающие разночтения. Он оставляет читателю большую свободу выбора. Герой рассказа Василий Нилыч Кошмариков очень любил, когда умирали знакомые люди. Соседи по квартире знали его особенность: «Если Кошмариков начищенный ходит, все пуговицы пришиты — значит кто-нибудь из его знакомых помирает». Я взял рассказ «Утро», потому что слышал о нем: непонятно, жестоко, цинично. Ни то, ни другое, ни третье. Луи Селин писал о том, скольким людям за день желаем мы смерти, никак не сосредоточиваясь на этом душой: каждому, кто опередил нас в очереди, придавил в метро, наступил на любимую мозоль в автобусе, купил что-то, нам не доставшееся, обскакал на службе, вообще, получил любое преимущество. Мы желаем нашему ближнему: «А чтоб ты сдох!» вслух или мысленно вовсе не за глобальные провинности. И не надо думать, что это только словесный троп. В любом эмоциональном всплеске такого рода есть частица истинного чувства. Поэтому не стоит о цинизме. Или же признаем, что все мы понемножку Кошмариковы.
Я знаю людей, которые не пропустят ни одних похорон своих знакомых и готовы примкнуть к любой похоронной процессии, и таких вот могильных болельщиков полно на любом кладбище. Они напоминают футбольных фанатов, для которых важен не футбол, а раскрепощение собственных дурных страстей. Они тоже от чего-то раскрепощаются. То ли преодолевая таким путем страх смерти, то пытаясь заглянуть в неведомое, но всем нам предстоящее. Человек играет со смертью в разнообразные игры: высокие и низкие, трагические и смешные. Тайна небытия никого не оставляет равнодушным, а если так, то почему бы не сконденсировать всё зловеще-комическое, что примешивается к трагизму конца, в образе коверного смерти Василия Нилыча Кошмарикова? Нам, единственным среди населяющих землю существ, даровано страшноватое преимущество знать о неизбежности смерти. Мы рождаемся с безжалостным приговором: обречен смерти. И каждому приходится самому устраиваться с этим ужасным и непреложным знанием. Мы и устраиваемся, кто как может, но не любим, когда кто-то заглядывает в наше тайное тайных. Вася Кошмариков — наш бедный брат в человечестве спасается от страха смерти тем, что приучает себя к ней, вот откуда его нервно-веселое любопытство. Не этим ли объясняется всеобщая тяга к чтению некрологов, к уличным происшествиям, к стихийным бедствиям, если они грозят не нам. И ведь толпа злится, когда сшибленный машиной гражданин отделывается легким испугом. А следовало б радоваться. И выходит, что Вася Кошмариков — любой из нас, только избавленный от лицемерия. И может быть, если уж необходимо назидание: прочитавший рассказ в чем-то очистит свое отношение к смерти.