5. Эллис, "Итоги символизма", Весы, 1909, 7, С. 69.
6. Последних представителей литературного авангарда в СССР; краткий очерк и библиографию см. в: J.-Ph. Jaccard, Daniil Harms et la fin de l'avant-garde russe, Berne, Peter Lang, 1991.
8. См. С. Gray, L'Avant-garde russe dans I'art moderne, 1863 - 1922, Citй des Arts L'Age d'homme, б. д.; V. Marcadй, Le Renouveau de I'art pictural russe, L'Age d'homme, 1971; J.-C. Marcadй, йd., Malйvitch, L'Age d'homme, 1979; J. C. Marcadй, Le Futurisme russe, Dessin et Torla, 1989; A. Sola, Les Futuristes russes, PUF, 1990; B.-M. Wolter, B. Schwenk, йd., Die Grosse Utopie. Die Russische Avantgarde. 1915-1932, Frankfurt a. Main, 1992.
9. А. Флакер, Первые мученики наступающего тоталитаризма в: Л. Геллер, сост., Фантастика в русской литературе XX века. М., 1994.
10. М. Золотоносов приписывает это сочинение философу Н. Ф. Федорову (Московские новости, 37, 1993, С. 56.
11. См. позднее изложение этой "антиутопии" в: Н. Марков, Войны темных сил, Париж 1928.
Глава 6 НОВЫЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ МИР
"Кремлевские мечтатели"
Заставляя Историю делать скачок в будущее, утопия становится одним из двигателей революции. Русская революция, особенно Февральская революция 1917 года, подогревалась революционным и религиозным милленаризмом, развивавшимся в России в начале XX века. Марксизм соблазнял умы секуляризацией христианства, утверждением мессианского призвания пролетариата (избранного класса) и обещанием прыжка из царства необходимости в царство свободы. Но знал ли кто-нибудь, что Ленин считал химерическими "созидательные планы народников", ценя в них лишь "элемент разрушительный" [XXI, 386]1? Тот, кого Уэллс назвал "кремлевским мечтателем", был прежде всего непримиримым антиутопистом-теоретиком и при этом коварным прагматиком, использующим утопизм в своей тактике захвата власти.
Вслед за Энгельсом Ленин признавал важность "неполитического социализма" Сен-Симона, Фурье и Оуэна для становления марксизма [IV, 169]. Однако этот социализм, который уже именовал себя "научным", оценивался Марксом, как "утопический", начиная с 1846 года (он назван "критико-утопическим" в Манифесте коммунистической партии), а начиная с 1875 года марксизм (термин Бакунина, 1871) присвоит себе исключительное право называться "научным социализмом" [Grandjonc], оправдывая это созданием материалистической концепции истории (борьба классов) и "раскрытием тайны капиталистического производства с помощью теории прибавочной стоимости" (Энгельс, Социализм утопический и социализм научный, 1880). Для Ленина "утопичен" любой социальный проект, даже социалистический, если он ставит экономику выше политики, реформизм - выше революционного насилия, отвергает классовую борьбу и (или) ленинскую концепцию партии. Ленин верен идеям открытого письма 1846 года Маркса, Энгельса и других против Криге (друга Вейтлинга, который основывал свой коммунизм на примитивном христианстве). Это письмо разоблачало путаницу между общностью (communion) и коммунизмом. Всякое "новое христианство" и народные или научные утопии, основанные на "религии любви", должны были послужить, в лучшем случае, временной дополнительной силой в другом проекте, который Ленин не хочет детализировать: "Надо сначала ввязаться, а там посмотрим", - скажет он в 1923 году, цитируя Наполеона [XLV, 381].
Главный "утопический" текст Ленина (глава V из Государства и революции, август-сентябрь 1917) ничего не прибавляет к идеям Бабефа, который нигде не цитируется, и Маркса, который вдохновлялся Парижской коммуной и в котором, согласно Ленину, не было ни капли утопизма. Переходный период диктатуры был предсказан еще Бабефом, Буонарроти, Бланки и Кабе. Экономическое упрощенчество поддержанное ссылками на тейлоризм, вполне ленинская черта: главным для "первой фазы" развития коммунистического общества (социализма) является учет и контроль - контроль производства и распределения, учет труда и его продуктов (как в "Красной звезде" Богданова). Выполнение этой задачи обеспечивается государством вооруженного пролетариата, которое "отныне и навсегда" заменит капиталистов и бюрократов. Государство, сведенное к "простому контролю за распределением" (Бабеф), продолжает играть репрессивную роль в отношении капиталистов, буржуазии, интеллигенции. Оно приучает граждан к производственной дисциплине: "Все общество будет единой конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы" [XXXIII, 101]. Тогда можно будет достигнуть "высшей стадии" коммунизма, на которой государство станет ненужным, "поскольку больше некого усмирять, "некого", в смысле классов": "Мы не утописты и не отрицаем того, что индивидуальные выступления возможны и неизбежны". Ленин отнюдь не руссоист: новый человек будет создан дрессировкой, а не убеждением. Неважно, что в январе 1914 года Ленин заявил (по поводу обязательного образования в России): "Мы не хотим загонять в рай дубиной" [XXIV, 295]. Теперь (1919) "прошли те времена наивного, утопического, фантастического, механистического, интеллигентского социализма, когда дело представляли так, что убедят большинство людей, нарисуют красивую картину социалистического общества, и станет большинство на точку зрения социализма <...> к социализму человечество придет не иначе, как через диктатуру пролетариата [XXXVIII, 350]. И тем не менее на Х съезде партии (15 марта 1921 года) Ленин задаст риторический вопрос: "Как бы мы смогли без фантазеров начать социалистическую революцию в такой стране?". Неважно, что эти фантазеры будут в скором времени истреблены.
Работа над "Государством и революцией" была прервана революционной практикой (Ленин находит более "приятным и полезным" "проделать опыт революции"). Первые три года революции будут попыткой совершить "мгновенный переход" к коммунизму, национализированной экономической системе без свободной торговли и денег. Эта попытка будет впоследствии (апрель 1921 года) названа "военным коммунизмом". Однако война просто дала импульс и стала оправданием мер, описанных в Манифесте коммунистической партии (гл. 2). Еще одна модель, доказавшая свою эффективность, вдохновляет Ленина: немецкий Kriegssozialismus (военный социализм) и применение им тейлористской системы в государственном масштабе. В 1921 году Ленин заговорит о "бюрократических утопиях" [XLIV, 63], но в его проекте программы партии опубликованном в 1918 году, можно прочесть: "Сначала государственная монополия "торговли", затем замена, полная и окончательная "торговли" - планомерно-организованным распределением", "принудительное объединение всего населения в потребительско-производственные коммуны", "привлечение все большего числа граждан <...> к непосредственному несению своей доли тягот по управлению государством", "универсализация учета и контроля за всем производством и распределением продуктов <...> сначала рабочими организациями, затем поголовно всем населением", "сокращение рабочего дня до 6 часов в сутки для постепенного выравнивания всех заработных плат и жалований во всех профессиях и категориях", "систематические меры к перехода к Massenspeisung <общепиту>", и т. д. [XXXVI, 74-75]. Слова выделены Лениным: тоталитаризм этимологически вписан в его дискурс.
На иностранцев, побывавших в России сразу после революции, страна утопии производила сильное впечатление, вызывала надежду или беспокойство: по мнению Б. Расселла, "из всех явлений истории большевистский режим больше всего похож на Республику Платона" [Russel, 36]. Уэллса, в свою очередь, тревожило будущее России, и он построил свой репортаж, Россия во тьме, по образу утопических романов: приезд в новую страну, посещение Петрограда и его учреждений в сопровождении чичероне (будущего барона Будберга), финальная встреча с Властителем. Уэллс был напуган хаосом, но видел в большевистской партии и ее "олигархии" [XLI, 30] "самурайскую" элиту, охраняющую и возглавляющую общество "Современной утопии". Проекты Ленина, особенно его план электрификации, не рассеяли скептицизма Уэллса: "Ленин, который, как ортодоксальный марксист, отрицает все "утопии", закончил тем, что сам подпал под власть утопии электриков" [Wells, 101]. Парадоксальная робость буржуазного утописта перед утопией, ставшей реальностью и, в конце концов, ослепившей его: Уэллс был покорен первым пятилетним планом и встречей со Сталиным в 1934 году.
Во время первого приезда Уэллса вся Россия была охвачена предчувствием мировой революции. Когда в 1920 году Красная армия вошла в Польшу, ее командующий Тухачевский провозгласил: "На остриях наших штыков мы принесем трудовому человечеству счастье и мир. На запад!". По приказу Л. Троцкого (1879 - 1940) (см. Терроризм и коммунизм) создавались трудовые армии, о которых мечтали Кабе, Беллами и авторы "Манифеста коммунистической партии". Был ликвидирован Национальный банк, отменены квартплата, налоги на воду, газ и электричество, проезд на транспорте стал бесплатным для рабочих: деньги вот-вот должны были исчезнуть. В 1920 году Ленин рассчитывал, что юношество увидит коммунизм через десять-двадцать лет [XLI, 318]. В том же году Н. Бухарин (1888 - 1938) и Е. Преображенский (1886 - 1937) составили Азбуку коммунизма (начиная с Программы партии марта 1919 года) и дали двадцать-тридцать лет на то, чтобы государство диктатуры пролетариата было заменено "бюро бухгалтерии и статистики".