– И, господин Ханчке, я, как отец, прошу вас, не смущайтесь его наказывать. Я убежден, что чем строже мы будем с детьми сегодня, тем сильнее они отблагодарят нас завтра, – говорил отец, уже собираясь прощаться и держа цилиндр в руке. – У Фридриха есть слабость – страсть к чтению пустых и никчемных книг, с которой я долго и безуспешно боролся. Хочется надеяться, что в этом вам повезет больше.
Занятия начинались с завтрашнего дня, и Фридрих мог спокойно сидеть в новой своей комнате, читать книгу Рабле. Он пронес ее сюда под одеждой, несмотря на вчерашнее наказание.
Когда начались сумерки, вздыхая, поднялась по лестнице служанка Берта, зажгла свечи.
Потом его позвали ужинать.
За большим овальным столом сидел сам профессор, его сестра и слева от профессорского места был пустой стул с высокой спинкой для Фридриха.
В родном доме в Бармене всегда кто-нибудь разговаривал, смеялся, плакал, – слава богу, братьев и сестер у Фридриха было немало, – здесь же – непривычная торжественная тишина приводила его в смущение.
Профессор встал, негромким голосом прочитал молитву, после этого снова все сели и принялись за еду.
– Ты не боишься темноты, Фридрих? – спросил вдруг доктор Ханчке.
– Ну что ты, он же большой мальчик, – проговорила сестра.
– Если тебе будет страшно или приснится дурной сон, звони в колокольчик, он лежит на столике рядом с постелью.
– Благодарю вас, доктор Ханчке, мне страшно не станет.
– Ну-ну, – усмехнулся профессор, – не будь самонадеянным.
В темной комнате все казалось непривычным, необжитым.
И постель тоже была непривычно большой. Сон долго не приходил к нему, может быть от того, что он вслушивался в потрескивание ступеней на лестнице, а может от того, что вспоминался вчерашний вечер в родительском доме.
Лунный желтоватый свет освещал черное распятие над дверью, точно такое же, какое было дома в комнате Фридриха на втором этаже.
Вчера вечером в гостиной, внизу, вместе с мамой, двенадцатилетним братом Германом, десятилетней сестрой Марией они затеяли игру. Каждый выходил за двери в сад, а потом входил, изображая героя сказки или рассказа, а все отгадывали – кого он изображает.
Первая вошла Мария.
Она встала посреди гостиной, смешно надула щеки и показала, как бросает копье. После этого она сделала вид, что швыряет огромный камень, и тут же прыгнула вслед за ним, как бы обогнав камень в прыжке.
– Брунхильда! Брунхильда! – обрадовался Фридрих и прочитал строки из любимой «Песни о Нибелунгах».
Каждый раз, когда приезжал к ним дедушка Ван Хаар, они просили его почитать эту древнюю поэму, и он читал им нараспев старинные стихи о подвигах могучих героев.
– Фред, теперь ты водишь! – обрадовалась Мария.
И сразу лицо ее стало серьезным, она знала, что загадку Фридриха отгадать будет непросто.
Сначала Фридрих хотел изобразить Ахиллеса или Геракла. Но неожиданно для себя придумал другое. В саду у беседки он взял переносной ночной фонарь и вошел с ним в дом.
– Ищу человека! – сказал он, обращаясь ни к кому и ко всем сразу. – Ищу человека!
– Откуда это? – тихо спросила маму Мария. Она надеялась на подсказку.
Мама, конечно, сразу догадалась, что Фред изображает Диогена, чудака с фонарем, древнего греческого философа, но Марии не подсказала.
– Ищу человека! – снова громко сказал Фред.
А в это время из своего кабинета вышел отец. Но Фридрих не заметил его.
Он снова прошелся вокруг мамы, сестры и брата, сидящих в креслах, и громко призвал:
– Ищу человека!
– Лучше бы ты обдумал свое поведение, чем тратить время на пустые забавы! – Голос отца прозвучал неожиданно и поэтому показался еще более резким.
Игра сразу рассыпалась.
– Фонарю и в самом деле лучше висеть на крюке. – Мама попыталась смягчить слова отца.
Фридрих молча вышел в сад.
За час до этого отец поднялся к нему в комнату, увидел приключенческий роман о пилигримах и брезгливо поморщился.
– Дай сюда эту мерзость. Не говорил ли в воскресной проповеди пастор Круммахер о великом грехе перед господом тех, кто читает подобную дрянь!
– Но это же интересная книга! – Фридрих хотел заспорить и дальше, но губы у него задрожали от волнения.
– После ужина до отхода ко сну будешь на коленях испрашивать прощения у господа. Перед этим вот распятием! – И отец показал рукою на распятие, висевшее над дверью.
«Так всегда, – подумал отец, спускаясь по деревянной лестнице вниз, – отругаю его, а потом самому же не успокоиться».
После ужина отец играл на фаготе любимые свои мелодии.